Человек маркизы - Ян Вайлер

было достаточно безумно. Я любил Сюзанну так сильно, что стерпелся бы с этой ролью. По крайней мере, я так думал, я был ещё юный. И Хейко я любил тоже. Есть такая форма любви, в которой ты можешь сказать: я так тебя люблю, что отпускаю тебя. Но перспектива – после той жертвы, которую я принёс, остаться здесь в качестве отстёгнутой деревянной ноги – сводила меня с ума. И кроме того, эти двое больше не придерживались нашей договорённости. Насчёт того, чтобы не целоваться. Они беспрерывно тискались у меня на глазах.

Ему было неприятно говорить об этом. У меня даже было такое чувство, что я сижу тут и разговариваю со своим ровесником. Мой отец вдруг стал девятнадцатилетним, несчастливо влюблённым и пребывающим в отчаянии, потому что не знал, куда ему деваться.

– В октябре тот человек из Штази пришёл и к нам домой. Он предложил моим родителям поддержать их.

– В чём же?

– В моём образовании. Собственно, он им пригрозил. Сказал им коротко и ясно, что я не смогу получить образование. Что я буду нужен на производстве, а не в университете. И потом он им предложил, чтобы они доносили ему на своих коллег. Супруги Хонеккеры тогда уже жили на территории клиники, потому что Эрих был уже тяжело болен. И люди из Штази боялись, что детали лечения могут выйти наружу. И они искали сотрудников, которые работали бы с ними. Думали, наверное: кто для нас шпионит, тот лоялен. Это было нечто вроде теста. Но мои родители его прогнали. Мой отец прямо-таки раскричался. Я пошёл вслед за этим типом и на улице заговорил с ним. И предложил себя в качестве информатора.

– Почему ты это сделал?

– М-да.

Почему ты это сделал? Этот вопрос мне слишком хорошо знаком. Иногда не находишь на него ответ. По крайней мере такой, который облегчил бы кому-то жизнь.

– Потому что я хотел помочь моим родителям. Если я буду работать на Штази, они, может быть, потеряют интерес к моим родителям. И потому что я больше не мог выдержать эту ситуацию с Хейко и Сюзанной. Знаешь, это было, по сути, даже не решение, а нечто вроде облегчительной разрядки. Разумеется, я знал, что это ошибка, но иногда делаешь неправильные вещи с такой же уверенностью, как и вещи, которые считаешь правильными. Просто потому, что избавляешься от них.

Я уже годы думаю над тем, сделал бы я это, если бы Хейко мне не рассказал, что он оставил того типа ни с чем. Это было так странно: Хейко рассказывает мне, что он отказался меня сдать. А я вместо того, чтобы радоваться этому, чувствую себя маленьким и слабым, зависимым от парня, который спит с любовью всей моей жизни. Это было сокрушительно, всё. Я отомстил за это. И за то, что он был более мужественным из нас двоих. А я был настолько трусливым, что предал его.

Рональд Папен искал что-то вокруг себя, что можно было бы вертеть и тискать в руках, и нашёл камешек. Их тут был полный берег. Стоял такой предвечерний час, когда летний день обретает своё второе дыхание и начинается та часть, которую хочется остановить, чтобы она не кончалась. Я дала отцу время, необходимое для того, чтобы рассказывать дальше.

– Я им рассказал, что Хейко издавна планировал побег из республики. Что хотел склонить к этому и других. И потом ещё чепуху, которую я просто придумал, потому что они меня к этому подталкивали. Они всё записывали. Страницу за страницей. Я за это выторговал, чтобы они оставили в покое моих родителей и Сюзанну тоже.

– И что это была за чепуха?

– Я им рассказал об антисоциалистическом настрое всех Микулла. Что я уверен: у них есть связь с западными секретными службами. Что они мастерят какой-то электронный прибор. Ну, вся вот эта чепуха. Я нафантазировал там какое-то слабоумие. О моём единственном друге.

– И потом?

– Потом его забрали. Он сидел в тюрьме Штази в Хоэншёнхаузене. Я не уверен, но думаю, что там. Главное, что его больше не было. И я этим воспользовался.

– Что ты имеешь в виду?

Никто не знал, где сидел Хейко. Сюзанна, больная от тревоги, пришла к Рональду, и оба долго сидели в его комнате, слушали музыку, и в конце концов Рональд Папен выдал, что их общий друг Хейко один уехал на Балтийское море. Он якобы добыл материал и сконструировал надувную лодку, на которой и бежал под прикрытием ночи. Бог знает, то ли он уплыл, то ли утонул, то ли сидит в тюрьме. Он не простился с ней, чтобы не подвергать Сюзанну опасности. Он никому ничего не говорил, только ему, своему лучшему другу. Хейко, мол, в вечер своего отплытия взял с него обещание позаботиться о Сюзанне. А сам он не вернётся. Такова, дескать, правда.

– Я тогда действительно думал, что она достанется мне. Что она просто примет это как должное. Но она сперва не поверила, прежде всего в то, что Хейко убежал бы, не поставив её в известность. Но через пару недель, не получив от него никакого сигнала, она начала хотя бы считать это возможным. Она разозлилась на него. Она ругалась. А я был тут. И тогда это произошло.

– Вы тогда сошлись? – спросила я. Ведь теперь дело шло и обо мне.

– Я бы так хотел этого. Но в конечном счёте то была всего одна ночь. Мы немного выпили, она была так разочарована в Хейко. И я этим воспользовался. Одна ночь. И так появилась ты.

– Ты в этом раскаиваешься?

– Я много в чём раскаиваюсь. Многие годы. Не бывает дня, чтобы я не раскаивался, что упёк Хейко в тюрьму. В этом предательстве, в этой лжи. Прежде всего в том, что я обманул твою мать, чтобы заполучить её. В этом я очень раскаиваюсь. Но в том, что ты есть, я не раскаиваюсь.

Он попытался улыбнуться, но из этого получилась только дрожь его верхней губы.

– И что же было потом?

– Потом рухнула ГДР. И хочешь верь, хочешь нет, но мне это поначалу совсем не понравилось.

Сюзанна в ту ночь забеременела, самое позднее в марте это стало уже заметно. А её друг так и не появился. И моей матери не осталось ничего другого, как выдать родителям, что отец ребёнка Рональд Папен, как и было на самом деле. Оба изображали пару, о которой Ронни всегда мечтал. При этом обоим было ясно, что это