Человек маркизы - Ян Вайлер

С твоей валютой

Возможно, повернёшь назад

Придумай себе что-нибудь другое

А то ты будешь круглым дураком

Итак, возьми свою палатку

И снова поезжай вверх по теченью

На берег выходи, там на палаточной площадке

Всегда есть кто-нибудь, следящий, есть ли у тебя

Права водить палатку.

И если нет, тебе несдобровать!

Ты наш энтузиаст

И ты не правишь в бухту

Без палаточных прав тут не раз

Уже обломались другие.

Это был единственный раз, когда я видела отца танцующим. Он поманил меня пальцем. Танцевать со своим отцом чудесно, когда ты совсем маленькая или если это твоя свадьба. А в промежутке между этими стадиями это ужасно. Он сделал музыку громче. Соло на саксофоне. И поманил меня. Он был такой радостный, то был наш последний вечер. Итак, я пошла к нему, он взял мою правую руку, и мы танцевали под эту кривую песню.

Мы танцевали по простору склада, Манфред Круг пел, а мой отец ему тихонько подпевал. Ближе я к нему никогда не была. Он был нежным, но в это мгновение и мужественным, потому что он вёл меня в танце.

Позднее я думала, что он наверняка мог быть очень крутым мужчиной. Для правильной женщины. Но он уже давно сделал свой выбор в пользу одной, и единственной другой женщиной, с которой он после этого когда-либо танцевал, была его дочь, была я. От таких мыслей становится грустно, но поскольку он не производил впечатления печального, я с ним и не заговорила об этом. Когда песня кончилась, он поднял иглодержатель с пластинки и сказал:

– Не знаю, что я буду делать потом. Но пока у меня ещё есть время. Я ещё молод, а склад ещё полон.

Хотя бы вторая часть фразы была правдива.

Потом мы собирали вещи. Предстояло прощание, но мы пока могли определять, когда будет пора. Поезда на Кёльн уходили каждый час. Мы не говорили об этом. Вместо разговоров пошли вниз, к воде, туда, где ещё вчера стоял бар.

Мы сели на камни и смотрели на воду. Стало немного прохладно, лето 2005-го, казалось, бесшовно переходило в осень 2005-го. Вещи я уже уложила. Наконец я встала и сказала:

– Папа, а теперь мне пора домой.

– Неслыханное дело!

Мы пошли к складу, я взяла свой чемодан, и он перевалил его через край багажника «субару». Если бы она не завелась, мне пришлось бы тут остаться ещё на немного. Можно было бы. Но, конечно, старый «комби» стартовал безупречно, и мы затарахтели со двора.

Через мост, в сторону центра, но потом на А3, в южном направлении. Через несколько километров мы покинем Рурский бассейн. Я обратила внимание Рональда Папена на этот роковой момент, но он засмеялся и сказал:

– Я отвезу тебя до дома. Тогда у нас будет ещё целый час.

Этот час мы проводили осмысленно, слушая «Пудис». Он как раз был на очереди. И на сей раз мы пели вместе:

Старым, как дерево, хотел бы я стать,

В точности, как это описал поэт,

Старым, как дерево с кроной, широкой, широкой, широкой,

Что указывает далеко за поля.

Пшеничные поля рядом с автобаном 3 в сторону Кёльна были прибиты дождём и ветром. Становилось так по-деревенски, стоит только выехать из города. Восемьдесят километров от порога до порога. Можно было делать это и раньше. Чем дальше мы ехали на юг, тем печальнее я становилась. Не из-за настоящего, а из-за прошлого. Я была дитя родителей, которые никогда не были многословными. И все мои ранние картины Смутного были неправильными. Ничто не соответствовало. Это было, может быть, худшее из всего. Что он был совсем другим, чем в моих представлениях.

Он был так полон любви к моей матери и ко мне, что лучше бы он вообще не появлялся, чем растворился в мучительной близости. Это я понимала. И также то, что он не мог жить со своей виной по отношению к лучшему другу. Он жил лишь для того, чтобы учиться.

После Леверкузена была короткая заминка, и он спрашивал себя, правильно ли мы едем. На перекрёстке Кёльн-Восток я подсказала ему, где путь подлиннее, и ему это было приятно. Он считал, что в машине всегда должен звучать голос, который говорил бы, например: «Следующий поворот направо». Или: «Дальше шестьдесят километров ехать прямо». Должен быть такой прибор, как в самолёте, который всегда бы знал, где мы находимся. Я не набралась смелости сказать ему, что у Хейко в машине есть такой прибор. Он был тогда очень дорогой, и Хейко заказал его в варианте «с мужским голосом», потому что не мог позволить, чтобы им командовала женщина.

На развилке Хоймар свернуть в сторону Кёльна. Потихоньку начинался дождь, и стеклоочистители Рональда Папена со скрипом пришли в движение, как встаёт со скамьи старик, потому что уже накрапывает. Спешка сейчас ничего не даст, всё равно вымокнешь, так говорит жизненный опыт.

Через Роденкирхенский мост. Я была взволнована. Не только потому, что не была здесь полтора месяца и теперь придётся заново привыкать к дому. После каникул это всегда лучшая часть возвращения. Когда входишь в комнату и чувствуешь запах своего дома. И падаешь на кровать.

Но прежде всего волнение происходило из-за мамы и папы. Если я правильно понимала, они не виделись четырнадцать лет. И Хейко. Как он нас встретит? Ненавидит ли он Рональда Папена? Или ему давно уже всё безразлично? Ведь как-никак Хейко Микулла выиграл по всем линиям. Почти выиграл. Своего лучшего друга он потерял.

Казалось, в голове у моего отца ворочались те же мысли. По крайней мере после очередного поворота на другой автобан он сказал:

– Я думаю, будет не очень умно, если я зайду с тобой вместе. Я не хотел бы мешать.

Я не ответила, потому что не была уверена, так ли уж он неправ. Может, он даже мотор не заглушит, проводит меня до двери и тут же уедет.

Я подсказывала ему, куда сворачивать на дорогах нашего Ханвальда – в районе, где ему практически нечего было бы оборудовать и куда без меня его не занесло бы ни при каких обстоятельствах. Он выключил музыку. Впервые, сколько я его знала, он казался боязливым. Мы свернули на нашу улицу.

– Третий дом по левой