Агенты Берии в руководстве гестапо - Валерий Шамбаров

Все это вместе оказывало воздействие, совершенно обратное тому, на которое рассчитывало нацистское руководство и командование. Оно не учло русского характера. Это были не датчане, дисциплинированно просидевшие всю войну под сапогом. Наоборот, террор породил ожесточение. И понимание, что речь идет о существовании не той или иной политической системы, а самого народа. Не в абстрактном, а в прямом смысле, о жизни каждого представителя этого народа: себя, своих родных и близких. Людям заново пришлось учиться патриотизму. На собственной шкуре понять, что каким бы оно ни было, предвоенное Отечество, а потерять его, оказывается, еще хуже.

В это же время и Сталин перевел пропаганду с «революционной» на патриотическую систему координат. Разумеется, она сообщала и о зверствах оккупантов. Но об этом и сами солдаты узнавали. Кто — сбежав из плена, кто — выходя из окружения, другие слышали от них, третьи получали доказательства, отбивая деревни в контрнаступлениях. А в результате по мере германских побед сопротивление не ослабевало, а нарастало. Что и сказалось в битве под Москвой. Очень трудной битве.

Причем тут-то с выводами о неумении русских генералов воевать согласиться никак нельзя. Надо лишь учитывать условия, в которых им пришлось драться. Французы, например, до таких условий не дотерпели, сдались. Русские не сдались, но им досталось ох как круто. От прежней армии сохранились ошметки. Техника была потеряна. Наличные танки и пушки Сталин распределял поштучно! Для формирования резервов требовалось время. И даже для переброски готовых соединений с Дальнего Востока — тоже. Чтобы перевезти только одну дивизию, нужно полсотни воинских эшелонов. Их требуется перегнать через перегруженную, забитую составами железнодорожную сеть, где-то разгрузить, дивизии предстоит дойти от станций разгрузки к пункту сосредоточения, да плюс ее надо обеспечить всем необходимым.

А инициативато остается в руках противника. Фронт состоит из сплошных «дыр». И то там, то здесь следуют новые прорывы. При этом полная неясность, какими силами они осуществлены. Нет времени ни для выяснения обстановки, ни на подготовку должных контрмероприятий. В подобных условиях было вообще невозможно действовать иначе, чем это делали Г. К. Жуков и другие военачальники. То есть бросать на затыкание дыр не оптимальные силы и средства, а те, что есть под рукой. И те, что быстрее можно перекинуть в критическую точку: конницу, полубезоружное ополчение, зенитчиков, курсантов. Да еще и вводить их в бой не планомерно, а разрозненно, по мере подхода, что неизбежно увеличивает потери. Это, простите, не неумение воевать, это вынужденная объективная закономерность. А вот то, что в столь катастрофической ситуации врага все же смогли остановить — свидетельствует, напротив, о высоком умении воевать.

«Красная капелла»

Внезапное начало войны нанесло удар не только по Красной Армии, но и по деятельности разведки — хотя, казалось бы, для нее события не были неожиданными. Ранее уже говорилось, что о планах нападения сообщала группа Шульце-Бойзена. Сообщала сеть Радо из Швейцарии. Вилли Леман воспользовался тем, что Канарис провел реорганизацию абвера, усиливая подразделение, нацеленное на Россию, и устроил туда нескольких «своих людей», а 19 июня 1941 г. передал экстренные данные о дате и точном времени наступления на востоке (за что получил нагоняй от Центра). Но Сталин по-прежнему не разрешал создавать в Германии запасные каналы связи. Контакты продолжались через резидентуру при посольстве…

21 июня полпред Деканозов тщетно пытался встретиться с Риббентропом, чтобы передать ему полученные от Молотова запросы о германских военных приготовлениях. Потом пробовал выяснить в германском МИДе, почему прервалась связь с Москвой. А в ночь на 22 июня Риббентроп «нашелся» сам, вызвал Деканозова и объявил о войне. При этом все телефоны полпредства были обрезаны, выставлена охрана, и сотрудники оказались на положении интернированных. Тем не менее связаться со своей агентурой русским удалось. Эту операцию описывает в воспоминаниях секретарь посольства В. Бережков. Рискнули использовать начальника охраны, немолодого оберштурмфюрера СС Хайнемана. Пригласили «перекусить», и за рюмкой он сам пошел на контакт, высказавшись, что ему не нравится эта война. И намекнул о своих денежных затруднениях.

Бережков заметил, что может помочь — дескать, скопил денег на радиолу, а теперь все равно отберут при выезде, сотрудникам запрещено вывозить что-нибудь, кроме личных вещей. И «подарил» тысячу марок. Хайнеман выразил готовность хоть чем-нибудь отблагодарить. Сотрудники посольства обсудили, не провокация ли это. И решили довериться. При следующем завтраке сообщили, что один из русских влюбился в Берлине и хотел бы попрощаться со своей девушкой. Оберштурмфюрер тут же предложил вариант, как это можно сделать: охрана привыкла, что Бережков в сопровождении Хайнемана ездит по вызовам в МИД на Вильгельмштрассе и ничего не заподозрит в случае «лишнего» выезда.

Так и сделали. Бережков и офицер сели на переднем сиденье, а «влюбленного» резидента советской разведки Александра Короткова спрятали на заднем. Высадили его у универмана Кауфхауз дес Вестенс, а через два часа подобрали у метро «Ноллендорфплац». На следующий день выезд повторили, высадив Короткова у метро на Уланштрассе. Теперь ему дали больший срок для «прощания», и чтобы скоротать время, немецкий офицер и Бережков зашли в ресторан на Курфюрстендам. Где неожиданно встретили эсэсовцев, приятелей Хайнемана. Он представил русского как родственника своей жены из Мюнхена. Выпили «за нашу победу», после чего подобрали резидента. При расставании Хайнеман дал понять, что ему был ясен смысл проведенной операции. Сказал: «Возможно, когда-нибудь случится так, что мне придется сослаться на эту услугу, оказанную мною советскому посольству. Надеюсь, что это не будет забыто». Отсюда, кстати, видно, что в гестапо и СС не только Мюллеру была не симпатична война на востоке. Ну а Коротков во время выездов сумел встретиться с членами группы Шульце-Бойзена, забрать у них имеющиеся разведданные, договориться, чтобы они подготовили радиопередатчик и радистов. И чтобы ждали связных от Центра с дальнейшими инструкциями.

Французское правительство в Виши вело себя по отношению к Германии очень послушно. Обнародовало «Положение о евреях» и приняло уполномоченных от антиеврейской секции под руководством Даннекера, обосновавшегося в Париже. Устроило пересыльные лагеря для депортации евреев в места уничтожения — и охраняли эти лагеря не немцы, а французская жандармерия. В 1941 г. правительство Петэна — Лаваля ввело закон о смертной казни за «антинациональные происки» и об образовании чрезвычайных трибуналов. А с началом войны выслало советских дипломатов. И для организации Треппера канал связи через «легальную» резидентуру тоже оборвался. Но его сеть к переходу на радиосвязь была уже подготовлена. А поскольку она до 22 июня пользовалась другими способами передачи информации, то «проявилась» вдруг в эфире совершенно неожиданно для немцев.

Однако и германская радиослужба работала хорошо. Первый радиоперехват был осуществлен уже 26 июня. В этот день главная станция перехвата вермахта, расположенная близ Кенигсберга, засекла мощный передатчик, действующий в районе Москвы. Его совершенно правильно идентифицировали как станцию советского разведцентра. Принялись искать в эфире, с кем же она «ведет разговоры». И вскоре обнаружили ответные «голоса»…

Впрочем, до поры до времени руководство Германии не придавало этому значения. При том разгроме и хаосе, который царил в Красной Армии, деятельность разведки выглядела не опасной. Если даже и сообщит какие-то важные сведения, то советское командование все равно не сможет ими воспользоваться. СССР выглядел уже побежденным, и лидеры Третьего рейха вовсю делили шкуру «русского медведя». 16 июля Гитлер провел совещание с Герингом, Кейтелем, Борманом, Розенбергом, Ламмерсом, где указал, что для подчинения русских надо «применять все необходимые меры: расстрел, перемещение лиц и т. п…» Фюрер поставил задачу: «Мы стоим сейчас перед необходимостью разрезать пирог в соответствии с нашими потребностями, чтобы иметь возможность, во-первых, доминировать на этом жизненном пространстве, во-вторых, управлять им, а в-третьих, эксплуатировать его». Присутствующие кроили карту СССР, обсуждая, какие территории включить в состав рейха, какие использовать в качестве его колоний, а какие отдать финнам или румынам. Спорили о назначениях уполномоченных в еще не завоеванные области. Для проведения в жизнь «остполитик» («восточной политики») было создано «Остминистериум» — министерство восточных территорий во главе с Розенбергом.

По результатам данного совещания 22 июля вышла директива фюрера, предписывавшая «распространение оккупационными войсками такого террора, какой потребуется для искоренения любых попыток сопротивления среди гражданского населения». На Геринга возлагалась «эксплуатация страны и использование ее экономических возможностей». И он говорил своим подчиненным: «Я намерен именно грабить, и грабить эффективно». А итальянскому министру иностранных дел Чиано Геринг сообщил: «В этом году в России умрет от голода от 20 до 30 миллионов человек. Пожалуй, хорошо, что так случится, ибо некоторые народы должны быть истреблены. Но даже если они не должны быть истреблены, тут ничего нельзя поделать». С ним соглашался Борман, 23 июля он писал Розенбергу: «Славяне призваны работать на нас. Когда мы перестанем в них нуждаться, они могут преспокойно умирать». А Кейтель 27 июля подписал директиву, согласно которой обязанность наведения порядка на оккупированных территориях СССР возлагалась на Гиммлера. С правом применять любые меры и использовать «не законные процедуры судопроизводства», а «меры террора, как единственно эффективные».