Сердце бройлера - Виорэль Михайлович Ломов

Это моя жизнь, думал Суэтин, глядя на светофор. Это я сам, на перекрестке разных дорог, трепещу, и душу мою раздирают три огня, три страсти – можно! нельзя! осторожно! Почему они никогда не приходят ко мне по очереди? Не иначе как и со мной случилось что-то по человеческой части, может быть, нарушен контакт с миром, может, что еще… А может, это во мне трепещут одновременно мое прошлое, настоящее и будущее? Но они никому, кроме меня самого, не нужны!

Настоящее становится будущим в момент, когда из альтернативного развития бесконечного множества событий реализуется одно единственное. Этот момент вечен, описывается уравнением стоячей волны. Кажется, я знаю, каким…

Суэтин перешел дорогу и зашел в парк. Он сел на ближнюю скамейку и задумался, глядя на дорогу. Задумчивость у него предшествовала всегда творческому взрыву, и он ждал его. Ждал здесь, на скамейке, чтобы никто не отвлек и не увлек на другой путь ненужных ему дел.

Через дорогу шла ворона, фалдами фрака подметая пыль. Ее грузное тело казалось еще более грузным на тонких кривых ножках. Ворона перешла улицу, пошла по обочине, поглядывая на низкие ветки деревьев. Потом пошла по газону и долго вышагивала по открытому пространству. У нее волочилось правое крыло. Если выскочит кошка или пес, ей несдобровать. К вороне подлетела трясогузка, уселась перед ней, подергала хвостом, пискнула какую-то новость и упорхнула. А ворона пошла дальше. Подойдя к изгороди, она взлетела на нее. В это время и появилась кошка. Она, видимо, давно следила за ней. Через минуту на кошку сбоку налетел пудель.

Ворона почему-то напомнила Суэтину Настю.

Мыслей не было. Но даже когда они есть, их все равно не хватает на жизнь, потому что жизнь больше мыслей.

Суэтин встал со скамейки, потянулся и, повинуясь импульсу желания, пошел на выставку современных художников. На выставке был широко представлен один художник. Десятки картин изображали в разных ракурсах одни и те же предметы материального мира, которые обошла стороною душа. Там были главным образом пилы. С зубцами острыми, как змеиные зубы.

Художника не с кем было сопоставить, и это раздражало. Суэтина приучил к сопоставлениям институтский товарищ, потерявшийся в жизни, как почти все старые знакомые (все они, как пылинки: кого-то носит в воздухе, а кто-то уже осел и на землю). Он донимал всех вопросом: как тебе – Софи Лорен и Бальзак? Мне – никак, ответил тогда Суэтин. А спустя четверть века понял, что в этом вопросе было много больше, чем в любом ответе на него. Как в загадке Сфинкса. Хорошо сопоставлять Рубенса и Чаплина, Куинджи и Цезаря, Бердсли и Гомера. А с кем сопоставить этого? И в чем? На его полотнах столько предметов! Их было так много, что думалось о Рубенсе, Цезаре или Гомере. Но это был не Рубенс, не Цезарь и не Гомер.

Художник вызвал в нем неприятное чувство жалостливости. Связанное с тем, что весь громадный окружающий Суэтина мир, и весь его не меньший внутренний, которые были в нем, как две воронки песочных часов, художник искусно и искусственно свел к банальностям.

Что в душе художника, то он и изображает. Если то же самое в душе у зрителя, зритель это и видит, подумал Суэтин. Всё больше художников и зрителей, которые изображают и видят ничто. Их души соединяются в момент передачи изображения. Ничто сливается с ничто, рождая резонанс душ. А когда ничто входит в резонанс, оно способно погубить всё. Всё! Мысль логически завершена, с удовлетворением подумал Суэтин, покидая картинную галерею.

А посвящу-ка я остаток дня еще и музею, решил он, проходя мимо старинного здания. В музее экспонировалась выставка драгоценных камней и благородных металлов. Чей-то изощренный ум догадался соединить в одних витринах четыре класса минералов и восемь металлов под табличкой «Алмазолы». Почему не «Золомазы»? Потому что Евразия, а не Азиопа? Что-то люди не туда пошли, решил Суэтин. Люди хотят удивить человечество. Человечество ничем не удивишь. Сегодня ему определенно не везло с познанием мира. Мир познавался через искаженные черты и искаженные представления людей о мире.

По происхождению и структуре, думал Суэтин, разглядывая металлические пластинки, на сто процентов состоящие из одного благородства, – я, конечно же, неблагородный металл. Какой? Да черт его знает, какой! Мною не занималась ни одна аналитическая лаборатория, исключая, разумеется, клинические. А те ищут в человеке всякую дрянь: сахар, соли, тяжелые металлы. Из них ни одна не сказала, сколько у меня горечи в душе. Не ведают они, что сахар, соли и тяжелые металлы образовались в результате расщепления этой горечи. Впрочем, о каком металле можно говорить, если человек состоит из воды?

Рядом с ограненным кубиком благородного черного опала было написано: «Пропасть». Вот еще кто-то оказался пленником этого слова. Еще один исследователь глубин естества.

Суэтина завораживало слово «пропасть». Часто, задумавшись, он безотчетно исписывал им страницу, другую. Он столько написал их за свою жизнь, что ими и впрямь можно было бы завалить самую настоящую пропасть. Это настолько вошло в привычку, что иногда вместо своей подписи он скорописью выводил пропасть, как будто это слово выражало его суть, его тайну. Трудно сказать, чем оно привлекало его. Завораживающим страхом перед всем непостижимым, но никак не отталкивающим из-за своей непостижимости? Стремительно уходящей вниз твердью скалы, напоминающей каменную молнию? Мистическим глаголом «пропасть» – пропасть, раствориться в «царской водке» Вселенной? Или церковным глаголом «пасть» – как ангелу? Или пафосным глаголом – пасть от руки врага, пасть низко, недостойно? Или омерзительной, влажной и жаркой пастью зверя? Но скорее всего, дело было в головокружительной бездне, которую означало само это слово. Этой бездной ему долгие годы представлялась и сама жизнь, и прошлое, и будущее, и неоглядное настоящее. Но с годами у этой бездны стали появляться зыбкие контуры и замерцало дно, может и ложное, но в пределах умозрительной досягаемости.

Суэтин сказал самому себе: даже благородный металл бессилен перед этой пропастью, он так же бесследно исчезнет в ней, как и обыкновенный серый камень, как живая вода, наполненная информацией и страстью, как ослепительно-синяя молния, которая освещает целый мир.

Суэтин сказал это и почувствовал удовлетворение. От того, что не понимают этого лишь герои, которые выплавляются исключительно из благородных металлов.

Суэтин пошарил в кармане. Было несколько монет. Из чего они там – никеля? меди? На пиво хватит. На жизнь никогда не хватает денег, потому что жизнь больше всех денег мира.