Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

ходила на работу. Да еще в каждом разговоре говорила что-то несвязное про карму. Мы долгое время обходились без кабинета социальной и психологической поддержки, но в районе стали возмущаться по этому поводу: кто-то нас выдал. Тогда мы взяли по совместительству молодую девушку из соседней гимназии и одной пулей убили двух зайцев. Нам рекомендовали ее как грамотного специалиста и чуткого психолога.

Озеров содрогнулся при мысли о ком-то из соседней гимназии. Крепость, где силой держат детей и учителей. Двор – претория для пыток. Он уже слышал многочисленные рассказы о пожилой директрисе, у которой в кабинете был шкаф с париками, которая ела детей с луком, учителей в будни не отпускала раньше шести, даже если у них были выполнены все обязанности, а в летние каникулы заставляла красить стены и отправляла на всевозможные экзамены. Железная дисциплина, отдававшая запахом машинного масла, который так не любил Озеров, и свойственная скорее роботам, чем людям, уже превратилась в местную присказку.

У Кирилла было еще свежо воспоминание о собеседовании с заведующей. В памяти всплывали ее безжизненные глаза. Он до сих пор слышал голос, напоминающий скрип несмазанных металлических поршней и шестеренок. Скрип механического автомата.

Маргарита Генриховна, несмотря на свою дотошность и навязчивость, была человеком, с которым Озеров мог протянуть тот срок, на который они поспорили с братом. Но сколько дней он смог бы выдержать заведующую из соседней гимназии – предположить было трудно.

Может ли из соседней гимназии прийти кто-нибудь «чуткий»?

– Надеюсь, это ненадолго. У меня еще много дел, Маргарита Генриховна.

– Как и у всех нас. Я познакомлю вас, и вы подробно обсудите последние происшествия. Ее зовут Агата Матвеевна.

– Агата? – Озеров не заметил, что переспросил вслух. Ему словно плеснули холодной воды в лицо. У него была отвратительная память на имена, но это имя он помнил слишком хорошо. Мало ли людей с похожими именами…

– Что? Редкое имя? – говорила между тем завуч. – Вы примерно одного возраста, поэтому сможете называть друг друга по именам.

«Одного возраста? – Ему показалось, что прошла целая вечность, пока Маргарита Генриховна нащупала ручку и нажала на дверь. Мысли ворочались в голове медленно. Озеров почувствовал себя быком, оглушенным ударом обуха по черепу. – Агата, а ее отца зовут Матвеем! Отец Матвей. Нелепое, невозможное совпадение. Она ведь давно покинула Город Дождей».

Дверь, скрипя на несмазанных петлях, открывалась медленно и плавно, как во сне.

Три раза он прощался с ней, думая, что больше они не увидятся. И каждый раз она выглядела как-нибудь особенно.

Первое прощание было самым страшным. На полу в комнате своих родителей лежала юная девушка с белым как полотно лицом и посиневшими губами, а Кирилл Озеров, четырнадцатилетний подросток, кричал ее имя, словно это могло помочь ей прийти в себя. Даже тогда, в этом тяжелом обмороке, ее лицо было таким спокойным и по-детски красивым, как будто его сделали из белого мрамора. Темные волнистые волосы рассыпались по полу, как густая крона с извитыми ветвями.

Во второй раз, когда они прощались, – эти самые волосы были заплетены в косу, а сама она похудела и стала несколько выше ростом. У нее появилась привычка гладить косу пальцами и опускать в разговоре голову, чтобы поиграть кисточкой на конце. Она делала так, когда волновалась и не находила слов. Это бывало с ней крайне редко и потому особенно нравилось Озерову. За девушкой стоял небольшой красный чемодан, в котором лежали все ее вещи, а за ним – необыкновенно высокий и крепкий мужчина с начинающими седеть волосами, одетый в светло-серый подрясник. Мужчина стоял к ним спиной – он ждал, пока они попрощаются. Но говорить было уже не о чем. Железнодорожный вокзал гудел, было слышно, как медленно ворочают стрелками старинные часы над входом.

В третий раз он должен был увидеть ее также на вокзале или в аэропорту, а может быть, в гавани. Но они прощались в спешке в главном коридоре Большого Университета. Время было похожее: начинался ноябрь и наступали четыре самых длинных месяца в Городе Дождей. Она мало изменилась – носила все ту же густую косу, только из-за того, что приходилось много читать, стала носить тонкие очки. Эти очки меняли ее лицо – не то чтобы Озерову это не нравилось, но они делали его другим. Они отчасти скрывали ее глаза, всегда задумчивые, делающие лицо несколько отстраненным от происходящего. Тогда он уже знал, что не пойдет провожать ее в третий раз. А Агата? Она, наверное, думала, что встреча произойдет в каком-нибудь аэропорту или на вокзале.

Первый раз он прощался, потому что ее чуть не забрала смерть, второй раз ее увозил с собой отец. В третий раз она уезжала сама.

Ну ладно, нахлынули воспоминания. Всего-то успела открыться дверь. Он вошел вслед за Маргаритой Генриховной.

– Теперь, – сказала завуч громко, – вам не придется ставить детей на скамью, и объяснительные от учащихся вы будете приносить сюда. Надеюсь, они перестанут быть такими абсурдными…

Комнатка находилась на южной стороне, и хотя солнца в этот день не было, через окно проходило достаточно света, чтобы Озеров, выйдя из темного коридора, зажмурился.

Да, он успел разглядеть фигуру девушки. Но прическа была не ее. Не той Агаты, которую он знал. Она сидела напротив окна, спиной к входу. Показалось…

Сбоку, вдоль стены, располагалось несколько небольших парт и стульев, за одним столом сидел мальчик лет пяти и высунув кончик языка, старательно рисовал в раскраске – не иначе как выполнял какой-нибудь психологический тест.

Девушка, не оборачиваясь, сказала звонким напевным голосом:

– Необычный способ воспитания. Взрослый мужчина ставит маленького мальчика на высокую скамью, не догадываясь о том, что у третьеклассника фобия – боязнь высоты. В ответ на это у старшего брата, не исполняющего ни одного пункта школьного устава, резко возрастает чувство справедливости, и он обличает нового учителя со всей яростью…

Девушка встала, продолжая говорить, и открыла форточку. Видимо, ветер в этот момент был в сторону окна. Только она прикоснулась к щеколде, как форточка с шумом