Польская литература ХХ века. 1890–1990 - Виктор Хорев

В. Шимборская в своей поэзии (сборники «Всякий случай», 1972; «Большие числа», 1976; «Люди на мосту», 1986; «Конец и начало», 1993) осталась верной основным мотивам своей философской лирики, своим этическим принципам и поэтической манере. Как и прежде, она не перестает удивляться самому факту существования человека и тем не поддающимся осознанию случайностям в эволюции природы, которые определили его появление и развитие.

Зачем я в слишком одной особе?И не иной? И чье подобье?Что делаю здесь? Не зверь, не змея?Не в чешуе? И лицо, а не листья?

Окружающий мир реален, но вместе с тем и условен: ведь это человек обозначает словом явления неподвластной ему природы, понимая их в соответствии со своими представлениями и пожеланиями. Поэтессу волнует ограниченность человеческого познания и воображения, которому вряд ли под силу охватить огромность космоса, вычленить индивидуальное в миллиардах себе подобных, осознать разрушительность созданной homo sapiens цивилизации, уничтожающей естественность натуры:

Четыре миллиарда населенья,мое ж воображение, как прежде,с большими числами не ведает, как быть.Ему пока что ближе единичность.

В лирике 80-х гг. у Шимборской удивлению часто сопутствует горечь: люди равнодушны к мирозданию, частью которого они являются, они погружены в приземленные суетные хлопоты. В стихотворении «Излишество», например, речь идет о том, что учеными открыта новая звезда, но это открытие никого не трогает.

Звезда без последствийНе влияет на погоду моду исход матчаПеремены в правительстве доходы и кризис ценностейНе влияет на пропаганду и экономикуНе отражается в отполированном столе заседанийИзлишняя она для сочтенных дней жизни

Шимборской присуще ироническое отношение к устоявшимся стереотипам и часто и к самой себе. Разговорная интонация скрепляет диалоги и «держит» фабулу стихотворения. «Мне хочется, – говорила о себе поэтесса, – чтобы в стихе уживались между собой и даже срослись бы – возвышенное и тривиальное, грустное и комическое»{153}. Из этого стремления рождаются афористические формулы: «Только человеческое может быть по-настоящему чуждым» («Псалом»), «Живет, следовательно, ошибается» («Ошибка»).

В 70-е гг. упрочили свои позиции в литературе поэты «неоклассической» ориентации (употребляется также термин «классицистической»). Усвоению принципов течения (убеждение в том, что современная поэзия – это звено в мировой поэтической традиции, обращение к которой является залогом поэтического успеха) способствовало и теоретическое их обоснование в работе Я. М. Рымкевича «Что такое классицизм?» (1967) и особенно в книге Р. Пшибыльского «Это классицизм» (1978). Пшибыльский рассматривает творчество разных представителей течения – Я. М. Рымкевича, Юлии Хартвиг, Ежи Сито, Артура Мендзыжецкого, 3. Херберта и приходит к выводу о том, что «современный классицизм взялся еще раз спасти миф о гармонии человеческого мира. Это увлекательнейшее духовное приключение нашей эпохи»{154}.

Отметим книги стихов, изданные в эти годы Я. М. Рымкевичем – «Анатомия» (1970), «Что такое дрозд» (1973), «Therm regium» (1978), «Улица Мандельштама» (1983, подпольное издание), ряд его эссеистских книг – «Александр Фредро в плохом настроении»(1977), «Юлиуш Словацкий спрашивает время» (1982), «Жмудь. Роман об А. Мицкевиче» (1987), несколько драм и прозаических произведений. Артур Мендзыжецкий (1922–1996) издал поэтические тома – «Изгнание в рифму» (1977), «Война нервов» (1983) и «Конец игры» (1987); Юлия Хартвиг (р. 1921) – «Общение» (1987) и др.

Но самое широкое признаниечитателей и критики получило творчество 3. Херберта. Долгие годы критика характеризовала Херберта прежде всего как поэта высокой культуры, хранителя наследства античной мифологии и традиций европейской культуры Средиземноморья, поэта классической гармонии и уравновешенности. С выходом в свет в 1974 г. очередного сборника стихов поэта «Господин Когито» стало более очевидным, что его автор – мастер поэтической притчи, параболы, обобщения. Он откликается на современные события, стремится, по его словам, «бороться за лучшее моральное устройство: с помощью смешной вещи – писания стихов – я стараюсь защищать важное в моем понимании дело (…) Я знаю, что не смогу быть избавителем своего народа или хотя бы своих соседей по дому – но я должен поступать так, будто это возможно»{155}.

Из всех книг Херберта «Господин Когито» имела наибольший успех. Поэт становится моральным авторитетом для демократической оппозиции, ибо предложенные им «приключения мыслящего человека» (по выражению одного из критиков), утверждавшие непреклонность, верность своим убеждениям, соответствовали умонастроению широких кругов общества. Это новое качество поэзии Херберта получило развитие в следующей книге его стихов – «Рапорт из осажденного города» (1983, издана в Париже), название которой в те годы в Польше – годы военного положения – имело символическое значение.

Херберт ввел в свою поэзию постоянного героя, наделив его значимым именем – Господин Когито (герой одноименной книги и многих позднейших стихотворений). Он использовал известное определение человеческой сущности Декартом: «Cogito, ergo sum» («Мыслю, следовательно, существую»). В то же время, по наблюдению Ст. Бараньчака, Херберт как бы переиначивает слова Декарта: «если я хочу существовать на самом деле – я должен мыслить»{156}.

Господин Когито – сложный образ. С одной стороны, это двойник поэта, который высказывает его мысли, у которого одинаковые с ним вкусы, склонности, привязанности, некоторые факты биографии. С другой – во многих стихотворениях Господин Когито выступает в третьем лице, олицетворяя «рядового» мыслящего интеллигента нашего времени со всеми его слабостями и заблуждениями, что позволяет поэту дистанцироваться от него, часто с помощью иронии, не столько критической, сколько всепонимающей и симпатизирующей герою.

О чем же размышляет Господин Когито? Прежде всего о самом главном для человека – о своем месте в мире и вытекающих отсюда последствиях. Поэт убежден в том, что необходимо постоянно делать выбор в каждую минуту своей жизни, в любой, даже самой неопределенной и даже проигранной ситуации, создающей впечатление ненужности усилий. Необходимо преодолевать сомнения, быть верным самому себе, простым и справедливым моральным заповедям, обретенным человечеством в процессе своего развития. Нравственный максимализм, пронизывающий весь «когитовский» цикл Херберта, аккумулируется в заключительном стихотворении книги «Господин Когито» – «Послание Господина Когито» – одном из наиболее впечатляющих стихотворений польской поэзии:

Иди до темной границы как те что шли до тебяза своей последней наградой золотым руном небытияиди не склонив головы средь тех что на коленяхсредь повернувшихся спиной и повергнутых во прахты уцелел не для того чтобы житьвремени мало нужно дать примербудь мужествен когда подводит разумбудь мужествен ведь только это в счет(…)иди только так будешь принят в чреду череповв гряду твоих предков: Гильгамеша Гектора Роландазащитников царства без границ и города пепелищБудь верен Иди

Большое влияние на неоклассическое течение оказало творчество Ч. Милоша. Книги Милоша с трудом проникали в Польшу но, конечно, были известны поэтам и истинным ценителям поэзии. В самой Польше легально Милоша начали издавать лишь с 1980 г. Публикация его книг явилась значительным событием в литературной жизни страны и имела большое значение для развития польской поэзии. Публикации охватили все поэтическое творчество и эссеистику Милоша, в том числе книги последних лет – сборники стихов «Город без имени» (1969), «Где восходит солнце и куда садится» (1974), «Гимн жемчужине» (1981), «Необъятная земля» (1984), «Хроника» (1987), «Дальние окрестности» (1987), а также сборники эссе на литературные, философские, общекультурные и политические темы «Земля Ульро» (1977), «Сад наук» (1979), интеллектуальный дневник «Год охотника» (1990) и др.

Широким культурным контекстом, связью с лучшими образцами мировой поэзии разных эпох, поисками простоты и гармонии стиха поэзия Милоша была близка неоклассикам. В то же время в его поэзию вливаются живительные соки польского романтизма, придающие классической прозрачности его стиха и реалистической конкретности образа тревожный, иррациональный, иногда провидческий оттенок. Наиболее отчетливо, пожалуй, Милош сформулировал свое поэтическое кредо в стихотворении «Ars poetica?» (сборник «Город без имени»):