Формирование института государственной службы во Франции XIII–XV веков. - Сусанна Карленовна Цатурова

Это мое предположение находит подтверждение в текстах королевских указов. Так, важнейший указ от 28 мая 1359 г., восстанавливая на должностях смещенных в ходе восстания Этьена Марселя 22 чиновников, возвращал им и любовь государя[860]. Через полгода, когда Карл провел реорганизацию королевской администрации, в указе о сокращении чиновников вновь появляется тема любви: «Мы сохраняем в любви, в милости и в запасе монсеньора (короля) и нашей персоны тех, кто по сокращению численности, сделанной нашим ордонансом, не остаются больше на должностях»[861].

Уже при Иоанне II Добром обозначилась личная доверительная связь короля и его служителей, определявших политику короны[862]. Правление Карла V Мудрого стало переломным во взаимоотношениях короля Франции и его чиновников. Отныне их влияние в сфере управления становится неоспоримым, и зависимость правителя от них получает символический противовес в виде особой любви, связывающей их. Показательно, что тема любви короля и его служителей появляется и в политических трактатах с правления Карла V Мудрого. Наряду с классическим пассажем из Кристины Пизанской о том, как король любил слушать своих советников, приведу свидетельство автора «Хроники первых четырех Валуа». В панегирике умершему Карлу V Мудрому автор в число его похвальных достоинств включает и то, что он «очень любил своих чиновников и очень их возвеличивал»[863]. Такая особая доверительная близость между королем Франции и его служителями с тех пор входит в обязательный набор качеств похвального правления[864].

Монарх не только оплачивал службу чиновников из доходов казны, т. е. кормил их на свое, он одевал их в соответствующее ливрейное одеяние (или выдавал эквивалентную сумму денег), что являлось знаком тесной личной связи служителей короны с персоной монарха[865]. Весьма красноречив в этом контексте эпизод периода кризиса середины XIV в. Когда под нажимом депутатов Штатов, подкрепленным вооруженными действиями парижан, дофин Карл в феврале 1358 г. был вынужден вытерпеть унижение королевского достоинства — надеть на голову убор сине-красных цветов (герба Парижа) в знак солидарности с совершенным на его глазах убийством двух маршалов, главы восстания этим не ограничились. Они отправили Карлу «сукно двух цветов — синего и красного, чтобы герцог мог сделать шапки для себя и своих людей…. и так он поступил, и носил эту шапку, как и его люди, из Парламента и других палат Дворца, и все остальные чиновники, бывшие в Париже»[866]. Восставшие не из пустой прихоти и бравады потребовали распространить знаки отличия дофина на его чиновников как форму подчинения их власти, но обнаружили тем самым представление об одинаковом по цвету одеянии как о демонстрации нерасторжимой личной связи правителя и его служителей.

Эта нерасторжимая связь, легитимирующая властные полномочия чиновников, с особой силой проявлялась в каждом кризисе власти. Важнейшим среди них в исследуемый период стала королевская схизма, расколовшая в 1418 г. страну на две части — под властью Карла VI и его сына, будущего Карла VII. В обоих лагерях только персона монарха легитимировала параллельные органы власти в Париже и в Пуатье. Не случайно в момент вступления в Париж войск герцога Бургундского в ночь с 29 на 30 мая 1418 г. в панике бежавшие чиновники-«арманьяки» приложили максимум усилий, чтобы заполучить в свои руки дофина Карла в качестве гарантии их политического будущего[867]. Оставшиеся в Париже чиновники вскоре столкнулись с не меньшей проблемой: пребывание малолетнего короля соединенного королевства Генриха VI в Англии лишало их власть главного компонента легитимности[868]. После возвращения Парижа под руку Карла VII он не жаловал столицу частым пребыванием, что ставило его служителей в двусмысленное и неприятное положение[869]. Позднее в сложных перипетиях взаимоотношений Карла VII с сыном, на которых умело играл герцог Бургундский, персона наследника престола также являлась главной ставкой в борьбе[870].

Хотелось бы обратить внимание на еще одну, не привлекавшую должного внимания деталь, понятную только в этом контексте. Когда какого-либо чиновника лишали должности или отправляли в опалу, это выражалось в форме буквального удаления от государя на строго определенное расстояние, что зримо порывало символически важную для статуса чиновника связь с его персоной. Так, опала «мармузетов» в 1392 г. выразилась не только в их отстранении от королевских служб, но и в запрете «приближаться к королю ближе, чем на 40 лье». То же самое наказание постигло Жака Кёра: ему было запрещено «под страхом ареста и конфискации имущества» приближаться к персоне короля менее, чем на 10 лье; в 1456 г. Гийом Гуффье, первый камергер Карла VII, был приговорен к отстранению от службы и к «изгнанию на 30 лье от персоны короля». В этом же ракурсе следует рассматривать и свидетельство Анри Бода: хваля покойного короля за правильный выбор советников, он отмечает как важное его достоинство, что, «когда кто-то из его слуг, чиновников и других был уличен в неких проступках и просил у него прощения, он охотно давал его, но никогда не желал более его видеть рядом со своей персоной»[871].

Еще более убедительно о нерасторжимой связи чиновников с персоной монарха свидетельствует практика комплектования. Прежде всего, для получения должности человек должен был сначала обратиться к королю с просьбой. Хотя эти просьбы нигде не регистрировались и могли подаваться в устной форме, к этой обязательной процедуре отсылает сам термин, обозначающий получение должности — impetratio, взятый на вооружение королевскими юристами из арсенала церковной администрации и обозначавший потенциальный «дар короля» (lettres de don) человеку занять эту должность[872]. Таким образом, все королевские письма о даровании права на получение должностей являлись ответом короля на прошение. Особенность этих писем состояла в том, что они не означали автоматического зачисления человека на службу, поскольку для этого со временем надо было пройти определенные процедуры: дождаться появления вакансии, выдержать конкурсный отбор, зарегистрировать письмо в Парламенте и в Палате счетов и вступить в должность через присягу (клятву). Именно поэтому позднее эти указы называются lettres de provision (запас или резерв), поскольку благодаря этому письму человек лишь включался в группу потенциальных кадров администрации. Но без такого королевского письма человек не допускался к должности вообще.

В формуляре королевского указа запечатлен личностный принцип при комплектовании королевской администрации: обязательная формула — «пока нам это угодно», «поскольку нам это угодно», «ибо таково наше желание»[873]. Даже при уступке должностей в письме значилась аналогичная формула: quamdiu nobis placuerit[874].

В сборнике Одара Моршена содержится комментарий к такому формуляру указов: «эта формула включается во все дарования служб…