Икота - Георгий Чернов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет, не может быть, чтобы никто не пришел. Разве это возможно? Он же умрет с голоду, он тут сойдет с ума, свихнется от одиночества. Какое-то время он продолжал стучать в дверь, биться в нее, почти уже в панике, но через полчаса успокоился, сел на пол рядом с постельным бельем в позе лотоса и начал рассматривать цветы на простыне, скомканной в безобразное нечто, пропитанное его потом. Как он будет на этом спать? Надо что-то с этим делать.
А имеет ли это все смысл? Может, про него вообще забыли там, снаружи. Или на них напали? Тогда почему он не слышит ничего, кроме шагов за дверью? Ни выстрелов, ни криков. Одни тихие, скребущиеся шаги, шаркающие по линолеуму. Сволочи. Выпустите его теперь, и он задаст вам трепку, оборзевшие врачеватели, любители калечить, сверлить, убивать, грызть зубами, рвать плоть, вырывать зубы с мясом, с кровью, жрать сырую плоть, войдите сюда, сволочи, я вас всех убью, всех сожру, сожру глаза, мясо, кишки, дерьмо, все, что не прибито, прибью.
«Стоп, что?», — потряс головой Андрей и осмотрелся. Он по-прежнему сидел у двери, смотрел на нее пристально, внимательно, но он готов был поклясться, что прошло больше времени, чем он думает. Что-то пропустил он, сидя здесь, будто выключили свет и только что включили.
И правда, странно, но перед ним под дверью стоял опустошенный поднос. Там, по-видимому, была гречневая каша с тушенкой и чай. Съедено подчистую. Его — поднос, — видимо, просунули в эту дверцу снизу.
«Как собаке», — подумал Андрей.
Но кто съел его еду? Неужели он сам? Почему тогда он этого не помнит? Что вообще происходит? Какие-то странные голоса, кажется, за дверью. Кто-то что-то говорит, но разобрать невозможно. Нет, это не за дверью. Это здесь. Они говорят что-то. «Подчиняйся, подчиняйся», — говорят они. Может, это та штука, что заползла в него вчера? Вдруг это был не сон? И чем так воняет?
Андрей обернулся и увидел, что комната была невообразимым образом загажена испражнениями в том самом углу, где он когда-то видел Пермяка. Что это, тоже его? Или кто-то живет здесь, рядом с ним, вместе с ним, съедает всю его еду? Тварь поганая, попадись мне, ублюдок, и я тебя сам сожру, вместе с твоим дерьмом.
«Погоди, тот нарост», — вспомнил вдруг Андрей и тут же бросился под уже совсем засаленную и грязную афганку, поднял ее, сорвал окровавленную и засохшую марлю. Она с болью отошла от тела — болью резкой, сильной, но Андрею было уже все равно.
На теле, где Андрей нащупывал тот самый нарост, он видел теперь что-то странное: прямо в его живот, над пупком, было что-то вшито. Металлическое, твердое. Какой-то прибор квадратной формы, выглядывавший из живота всего на пару миллиметров. Из него же, в свою очередь, торчала стальная трубка полсантиметра диаметром и уходила в плоть там, где предположительно, как понимал Андрей, должна находиться печень. Прибор что-то показывал, но Андрею были не ясны его обозначения. Какие-то крохотные светодиоды — красные, зеленые.
Что это такое? Как они вообще додумались в него это запихать? Голова у Андрея шла кругом, он начал задыхаться, в глазах темнело. Он пару раз дотронулся до прибора, попытался его вытащить, но тот намертво был пришит к нему стальными нитями.
За дверью вдруг снова послышались шаги, и Андрей, в крайней степени безумия, бросился к глазку и принялся высматривать в него хоть что-то, хоть какой-то признак жизни по ту сторону. И с той стороны на него смотрел чей-то глаз. Крик сорвался с Андреевых губ — оглушительный, отчаянный и безнадежный.
VII
Двое мужчин в белых халатах шли по узкому коридору вдоль водопроводных труб, покрашенных в зеленый цвет. Один из них держал планшет и что-то в нем вычитывал.
— Так, двадцать пять, — задумчиво проговорил он, рассматривая надпись на железной двери. — Вот она. С ним что?
— Притих часа три назад. До этого бормотал что-то, была сильная лихорадка, нарушения пространственного мышления и речи.
— Открывай.
Второй мужчина открыл с грохотом засовы на двери, распахнул ее и вошел первым. Мужчина с планшетом направился за ним.
— Твою мать, никогда не привыкну, — вырвалось у мужчины с планшетом, и он зажал нос от невыносимого запаха.
— Скажи спасибо, что не тебе убирать это все.
Двое мужчин стояли и смотрели на комнату, полную экскрементов, рвоты, кое-где даже крови. Прямо под ногами у них лежала свернутая куча постельного белья, тоже в рвоте и испражнениях. Посреди комнаты стоял Андрей, опустив руки и голову. Он не смотрел на вошедших, и казалось, что не понимает, где находится. Тело его сильно похудело, глаза впали внутрь настолько, что едва виднелись, и даже зубы через один повыпали и теперь валялись то там, то здесь — на полу, на кровати, на тумбочке.
— Показатели проверь, — сказал мужчина с планшетом.
— Проверь, — повторил за мужчиной Андрей, но никто не обратил на это внимания.
Второй мужчина подошел к Андрею, брезгливо приподнял засаленную, грязную афганку и посмотрел на прибор, расположенный у того на животе.
— Плохо все. Полная несовместимость. Оно его там сожрало, походу, целиком.
— Тогда давай его в двадцать седьмую. Там как раз готовый.
— Как раз готовый, — повторил Андрей.
Они взяли Андрея под руки и вывели в коридор. Тот лишь податливо, как лоботомированный, шел рядом с ними, заплетая ноги, подбирая под себя ступни. Взгляд его был отрешенный, мертвый, совершенно пустой.
Так прошли они до двери с надписью «27». Мужчина без планшета посмотрел в глазок, кивнул и раскрыл дверь, отперев засовы. В палате было темно, пахло сыростью. Обставлена она была точно так же, как и палата Андрея: кровать справа от двери и тумба.
Его завели в центр комнаты, поставили лицом к кровати и поспешно вышли. Засовы на двери затворились, наступила полная тишина. Продержалась она недолго — через несколько минут лежавший все это время на кровати моложавый парень открыл глаза и что-то застонал. Судя по всему, он не мог пошевелить своим телом, но прекрасно все осознавал и видел. Повернувшись к Андрею, он вытаращил на него глаза и дрожащими губами выдавил из себя:
— Андрей?
Но Андрей молчал. Возможно, это был уже и не Андрей вовсе, а его подобие — восковая кукла, сделанная настолько небрежно, что едва в ней проглядывались не столько Андреевы черты, сколько вообще человеческие.
Лежавший больше ничего не сказал
