Икота - Георгий Чернов

где он теперь находился. Белая комната с бетонными стенами, прикроватная тумба и сама кровать, на которой он лежал. Больше ничего не видно, кроме, разве что, потолка с грязными разводами. Даже двери нет. Или, быть может, она там, напротив его макушки, куда он не дотягивается глазами. Не может же быть такого, чтобы в этом помещении не было двери — как-то ведь он сюда попал.

И вот вопрос «как?» был самый сложный. Он решительно не помнил теперь ничего из того, что предшествовало его долгому сну. Какие-то громкие звуки, взрывы, стрельба. Капитан что-то орал натужно, пытаясь перекричать автоматные очереди. И на этом все. Для Андрея это теперь было так же похоже на сон, как и все окружавшее его пространство. Какое-то кино про войну, которое он смотрел еще дома, сидя с отцом перед телевизором.

Полной потери памяти у него, впрочем, не было, ведь он помнил, в конце концов, и своего уже упомянутого отца, и то, что воевал с автоматом в руках. Он не помнил лишь прошлую ночь — последнюю ночь перед долгим своим сном. И откуда он, собственно, знает, что сон был долгий? Нельзя было сказать, сколько времени он так пролежал, а также в каком состоянии все это время был.

Андрей продолжал смотреть в потолок, боясь пошевелиться, тем более что к боли во всем теле затесалось рвотное ощущение в горле. Если его сейчас стошнит, то, вероятно, боль усилится еще больше. Переборов себя, однако, он все-таки пошевелил правой рукой и начал тихо ощупывать свое тело. Рука была еще очень вялой, кровь отлила от нее, и потому он скорее даже не ощупывал, а рыбачил ею, словно удочкой, на теле, пытаясь поймать хоть какие-то зацепки о своем состоянии.

Всего, что извлек он с этой рыбалки, оказалось мало, чтобы делать окончательные выводы: раны, а вернее мелкие ссадины, уже затянулись, но не до конца — на них даже чувствовалась корка засохшей крови. Еще он нащупал что-то на животе, но понять однозначно, что именно, он не мог. Это был какой-то небольшой бугорок, инородный, находившийся у него над пупком. Его можно было, в целом, заметить и просто направив глаза вниз, но понять, опять же, было тяжело — он скрывался под его афганкой, порванной в паре мест.

К слову об афганке, он заметил также, что она абсолютно чистая. На ней не было ни крови, ни грязи, которую он копил последнюю неделю без воды и всякой возможности ее постирать. И вообще, он ощущал некоторую свежесть и чистоту в целом, а кожа, которую он гладил неокрепшей рукой, была гладкой, даже не шелушилась, как до этого. Тогда он притронулся к своему подбородку, провел вверх и почувствовал, что недельная щетина его превратилась в колкую пленку отросших лишь за ночь волос. Кто-то побрил его? Или он сам побрился? Этой-то рукой? Именно в этот момент Андрей задумался о том, что мог попасть в военный госпиталь. За это говорило его состояние, чистота и общая стерильность помещения.

«А раз это госпиталь», — думал он, спокойно закрывая глаза, — «то сюда скоро кто-нибудь придет и объяснит мне все, что требуется».

Но никто не шел. Он пролежал так минут пятнадцать, из тех, что мог лежать совершенно спокойно, но вскоре, спустя этих пятнадцати минут, к нему вернулась тревожность. Сперва легкая, щиплющая края нервов тревога, а потом уже сильнее, сильнее, пока снова ком в горле не вызвал вязкое ощущение тошноты. Подвешенное: когда точно не знаешь, вырвет тебя или нет. Он попытался еще раз подвигать своей рукой, и она уже слушалась лучше, хотя по-прежнему была бледной и вялой — вероятно, он потерял много крови. А если так, то должно же быть какое-то ранение? Он попытался подвигаться и определил теперь, что у него болит правое бедро, притом довольно сильно, так, что Андрею даже стало плохо. «Лучше дождаться врача», — подумал Андрей.

Прошел примерно час. Он знал, что примерно час потому, что спустя те пятнадцать минут он начал считать, отмерять время, которое провел в этом месте. Это помогло отвлечься от плохих мыслей, и тревога прошла. До тех пор, пока он не услышал звук в коридоре, с той стороны, где, как он думал, находится дверь. Судя по всему, это чей-то приглушенный голос произнес что-то вроде:

— Двадцать пятый очухался. Поднимать?

Ему что-то ответили, но настолько далеко и глухо, что расслышать было уже совсем невозможно. Затем за стеной началось какое-то суетливое шевеление, ходьба, глухие стуки по железу и бетону. Андрею хотелось крикнуть, но он не решался, борясь с внезапным сердцебиением, отдававшим куда-то в горло.

Вдруг дверь, которая и вправду оказалась над макушкой, но чуть левее от лежавшего неподвижно Андрея, открылась, и, судя по шагам, кто-то в нее вошел.

III

Вошедший в комнату человек остановился в метре от Андрея. Он стоял где-то за пределом видимости, потому разглядеть его Андрей не смог, однако слышал, как тот дышит. Посетитель постоял так с несколько секунд, а потом все-таки вышел к середине кровати. Андрей попытался что-то сказать, но был слишком слаб, да и ком в горле мешал. Его даже вырвало, но в холостую. Вошедший же на это даже не дернулся — видимо, точно знал, что желудок у того пустой. На нем был белый халат, прямоугольные продолговатые очки, а в руках он держал деревянный планшет с тонкой бумажкой, прикрепленной к нему.

«Врач», — облегченно подумал Андрей, внимательно следя за его движениями.

Врач принялся осматривать больного: потрогал его лоб, посчитал пульс, заглянул в глаза, посветив фонариком, что-то хмыкнул, записал и готов был уже выйти. В этот же момент за дверью раздался голос:

— Ну что?

— Холодная лихорадка, пульс повышенный, — глухо произнес врач через свою марлевую маску.

— Озноб есть?

— Небольшой.

И правда, Андрей даже не заметил, что его знобит. Он слушал это и иногда даже не понимал: про него говорят вообще или про кого-то другого? Симптомы, которые описывал доктор, он не чувствовал ровно до тех пор, пока тот их не произнес. Теперь же его знобило, а на лбу проявился холодный пот, которого до этого точно не было.

— Ну набрось второе одеяло. И градусник дай, — небрежно бросил второй голос, и оба пропали за хлопнувшей дверью.

Андрей пролежал так еще минут десять, пока доктор действительно не вернулся и не набросил на него второе одеяло, предварительно всучив ему подмышку градусник. Больной послушно принял его, прижав накрепко приходящей в себя рукой. Он