Икота - Георгий Чернов

задавать свои вопросы, на которые Андрею оставалось лишь отвечать «да» или «нет». «Тошнота есть?», «родственники, умершие от хронических заболеваний?», «наблюдаетесь у какого-нибудь врача?» и так далее. Андрей решительно не мог понять, к чему эти вопросы, и чем дальше, тем пространнее они становились.

— Что у меня, доктор? И где я? — решился, в конце концов, спросить он.

— Я не доктор. У вас ничего страшного.

— У меня бедро болит довольно сильно.

— Пройдет, не волнуйтесь.

Не волноваться не получалось. Все это было очень странно, хоть и совсем не отличалось от представлений Андрея о государственных учреждениях. Обыкновенная бюрократическая волокита, наплевательство и равнодушие, с которым он уже не раз сталкивался за свою недолгую жизнь. В сердце все равно сидело что-то, заставлявшее тело покрываться мурашками и мелкой дрожью.

Он еще какое-то время просидел в кабинете, уже молча, посматривая иногда на заполнявшего какие-то карточки и документы мужчину, и через минуту в кабинет зашел тот доктор, что его сюда привел. Он вопросительно посмотрел на мужчину, и тот утвердительно кивнул ему, не отрываясь от работы, после чего Андрея наконец вывели обратно в коридор.

Неизвестно, почему, но Андрей испытал в этот момент облегчение. Еще несколько минут в этом кабинете, и он в панике бросился бы к двери. Или упал в обморок. Состояние его было все еще слабое, вялое, хотя на ногах он стоял уже крепче.

Пока его вели, словно конвоируемого, между узких стен, где он кое-как умещался вширь, за одной из дверей с надписью «24», начертанной мелом по металлу, послышался тихий и сдавленный голос:

— Икота, икота, перейди на Федота…

Разобрать это можно было с трудом за наглухо закрытой дверью с точно такими же наружными замками, как и в его палате, но и услышанного отрывка фразы хватило, чтобы Андрея пробрал холодный пот. Голос был уж очень знаком, и Андрей даже остановился у двери, но солдат с равнодушным видом пихнул его в спину. Оба его конвойных не обратили на звуки никакого внимания. Во фразе, впрочем, не было ничего особенного. Мало ли какого суеверного человека пробрала икота? Однако этот голос звучал совсем не так уж обычно — такой безнадежный, жалобный и отчаянный, словно икота не просто пробрала его, а замучила до смерти, до головокружения и дрожи. Андрей еще долго думал об этом, даже оказавшись в своей палате.

Врач усадил Андрея на кровать и подвез к ней передвижной металлический столик с несколькими колбочками и контейнером под шприцы.

— Сейчас укол сделаю, и ложитесь спать. Завтра должно стать легче, — сказал врач, дезинфицируя иглу.

— А что это? — спросил Андрей дрожащим голосом.

— Вам все равно это ничего не скажет.

Андрей не стал спорить. Все выглядело так, что ему в любом случае вколют это… что бы это ни было, несмотря ни на какие его протесты. Он здесь на птичьих правах. Оставалось безропотно подчиняться.

Врач задрал Андрею рубашку, щипнул кожу под лопаткой, собрав ее между пальцев, и долго что-то вкалывал в мышцу. Было больно, но Андрей старался терпеть изо всех сил, чтобы не показывать своей слабости, стиснув зубы, скрытые под губами. Укол был слишком уж долгий. Начинало казаться, что он уже и не кончится вовсе, и вот в момент, когда Андрей уже хотел было спросить, собирается ли врач вообще вытаскивать эту огромную иглу, он увидел, как тот бросает ее в один контейнер и складывает шприц в другой.

— Все. Ложитесь спать, — сказал врач, и это прозвучало скорее как приказ, а не просьба, и вышел за дверь, укатив за собой столик. Огромные замки и засовы с грохотом застучали за ним, замуровав Андрея, словно в саркофаге. Свет погас.

V

Не прошло и полминуты, как Андрей, закрыв глаза, забылся тяжелым и глубоким сном. Настолько глубоким, что ничего даже не снилось ему, и когда он проснулся, едва приподняв веки, то не мог понять, спал ли он вообще и сколько времени прошло. Все застилала густая и мутная дымка, голова словно парила над потолком, а тело ощущалось так, будто было погружено в воду.

Чем дольше он лежал, тем более убеждался, что находится не в воздухе, не в воде, а во все той же пустой палате. Но что-то изменилось в ней, и Андрей силился, но решительно не мог понять, что именно. И вообще, на каком уровне восприятия? Слышал он что-то или видел? Быть может, обонял? Или и то, и другое?

Да, действительно, теперь он ощущал какой-то необычный запах — кислый, спертый и затхлый, но не настолько резкий, чтобы сразу броситься в нос. Едва уловимый. Андрею стало не по себе. Он попытался раскрыть глаза шире, но давалось это с трудом. Сквозь крошечную щель между век он не мог увидеть почти ничего, но совершенно точно теперь видел что-то в том месте, в котором до этого был лишь пустой обшарпанный угол. Какая-то фигура, расплывающаяся в сведенных в судороге глазных яблоках, немного сгорбленная, неподвижная.

Сперва Андрей ощущал лишь небольшую тревогу, сдавливавшую горло, но вскоре начал испытывать и панический шок, который обычно случается при сонном параличе: дыхание сперло, сердце сдавило, он пытался выдавить из себя какие-то слова, крик, но лишь беззвучно задыхался и не мог пошевелиться. Пока он лежал так, пытаясь совладать со своим состоянием, фигура в углу, кажется, пошевелилась, даже пошатнулась, но осталась стоять на своем месте. Она совершенно точно двигалась, и Андрей это знал теперь. Он это видел.

Времени проходило все больше, а окружающая действительность становилась четче. Сердцебиение успокаивалось, дыхание восстанавливалось, а чувства приходили в норму. Андрей теперь четко видел перед собой ту фигуру, о которой так долго гадал — это была человеческая фигура. Вернувшийся слух донес теперь до него и лепетание, раздававшееся со стороны этого человека:

— Икота, икота, перейди на Федота, с Федота на Якова, с Якова на всякого, чур меня, чур, спаси и сохрани, Господь Всемогущий, икота, икота, перейди…

Человек, стоявший в углу, повторял это, как мантру, иногда раскачиваясь всем телом, смотря при этом куда-то вниз, не обращая на Андрея никакого внимания. Казалось, он и не знал даже, что кроме него в палате есть кто-то еще. Это, в целом, было не так удивительно, учитывая, какая тьма царила вокруг. Андрей едва мог продраться сквозь нее, а слабые судорожные глаза очень долго привыкали к темноте.

Через какое-то время он все же смог рассмотреть и лицо этого человека, и когда узнал его, то что-то дернулось внутри него, заставив