Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин

болезнях легких». Мы вами займемся. Но слушаться меня во всем. Покой! Питание! Виноград!

— Доктор, я здесь, чтобы работать. Я должен увидаться с Морозовым.

— Тсс! Прежде всего не так громко.

— Что? Разве?

— Никто не ручается, что вас не видели. После забастовки здесь многих похватали. «Самарканд», наша газета, закрыта. Полиция ищет типографию. Морозов арестован в Ташкенте.

Несмотря на это сообщение, Георгий Иванович не пал духом. Вернувшись к чайному столу, он был оживлен и весел. А с сыновьями доктора под аккомпанемент Ольги Алексеевны, лихо потряхивая кудрями, в которых — теперь все заметили — пробивалась седина, разучивал песню:

Седина что хлопок!

             Ветошь одеяла.

А там, за дверью,

             Буря завывала.

За чайным столом говорили о «деле». Под делом подразумевались революционные события. Вполголоса произносились крамольные слова, такие, как «забастовка», «стачка», «маевка», «сходка». Обо всем этом говорилось иносказательно, но все понимали друг друга.

Условия конспирации не позволяли участникам чаепития говорить открыто даже здесь, в своем самом узком кругу.

Припоминается, что в тот вечер Геолог оживился и буквально возликовал:

— И подумать только! Имя большевика в книжке, изданной в 1907 году. И с разрешения российской нелицеприятной цензуры!

Геолог обнаружил лежавший на видном месте среди книг на круглом столике весьма пухлый однотомник — «Энциклопедический словарь» Павленкова.

— Отлично! — быстро листал он страницы. — Великолепно! Вот! Биографическая справка. Это же о Владимире Ильиче! Послушайте! Я читаю: «Ленин (Псевдоним) — лидер фракции социал-демократов «большевиков». Написал «Историю капитализма в России» (под псевдон. Влад. Ильин), много газетных и журнальных статей и брошюр: «Что делать?», «Победа кадетов», «Пересмотр аграрной программы» и др.».

Он посмотрел в «молодежный конец» стола.

— Запомните, молодые люди. И зарубите на носу. Тупые лишь умы не замечают, не чувствуют, откуда дым. А словарь, ничего не скажешь, издан под заграничный фасон, солидно. Наш «Ларус».

Так и запомнился сидящий за круглым столом, накрытым расшитой бархатной скатертью, самый подлинный, обросший бородой, длинными космами волос, азиатский дервиш. И толстый томик в тисненом прочном переплете темно-вишневого цвета.

Длинным желтым ногтем Георгий Иванович отчеркнул на полях страницы и добавил:

— Отсюда все начинается! То есть начинается познание наших молодых друзей. Отлично! Отлично!

Утром, до рассвета, Георгий Иванович тихо собрался и ушел, не позавтракав. Провожал его доктор. Перед этим они долго разговаривали, не зажигая лампы, в гостиной.

В передней доктор сказал:

— Мой адрес известен вам. Но приходить вы будете черным ходом.

— Именно!

VI

Разве не видишь, что на лице моря плавает падаль, а жемчужина лежит на дне пучины.

Кабус

Случай привел к разгадке.

В Ташкенте на квартиру, где остановился, приехав из Самарканда, Иван Петрович с семьей, зашел проститься перед отъездом в Бухару бывший воспитанник доктора Мирза.

Сын лесного объездчика Мергена был в свое время усыновлен Иваном Петровичем, но впоследствии уехал из Туркестана с муфтием, задумавшим дать своему сыну Али образование в столице Турции Стамбуле. Мирза был взят в прислужники сыну муфтия.

В семье доктора Мирзу помнили и встретили радостно, как родного, никто не счел удобным вспоминать грустные обстоятельства его «увоза» из кишлака Тилляу. «Увоза» причинившего столько волнений и даже горя Ольге Алексеевне, да и всем в семье.

За пять лет Мирза вытянулся, выглядел взрослым юношей, но оставался все таким же бледным. «Бледно-зеленым, — с огорчением заметила расстроившаяся Ольга Алексеевна, — молодым старичком».

Держался он солидно, церемонно, ни разу не пошутил, не вспомнил, как он жил в Тилляу и играл «в ашички» с сыновьями доктора на улице между кишлачной соборной мечетью и глинобитным одноэтажным зданием амбулатории.

Он вообще не вдавался в подробности. О своем «благодетеле» — так Мирза именовал муфтия Тилляуского и Тешикташского — он заметил коротко, но почтительно: «Господин домулла здоровы и благополучны. С успехом — благодарение богу! — вершат дела свои и в Бухаре».

О себе он почти ничего сказал.

«Мы предовольны своей участью… Мы учились в городе халифа, то есть в мактабе при соборной мечети Айя София, а она гораздо больше, чем мечети в Тилляу… И мы премного благодарны своим учителям — мудрецам и знатокам святого корана…».

Без хвастовства Мирза бросил фразу:

— Наш благодетель господин муфтий в довольстве я богатстве проживает в благородной Бухаре.

— А что он там делает? — спросили Мирзу.

— Как же! Наш благодетель личный посол самого султана в Бухаре.

Он почтительно не отнимал ладони от белого шерстяного халата на груди. Белейшая чалма скрывала от взоров глаза юного Мирзы. Он их ни разу не поднял. Не позволил прочитать в глуби подлинные свои чувства.

Мирза, оказывается, пришел, чтобы передать почтительнейший салам и поклон, а также суюнчи «нашему отцу и наставнику» Ивану-дохтуру.

Поклон он передал и от господина муфтия, находившегося в Ташкенте и ныне вместе с Мирзой отбывающего в Бухару. Оказывается, муфтий не мог приехать сам. Это вызвало недоумение. Мирза разъяснил:

— Наш учитель изволили сказать: «Мы совершаем хадж в священную Мекку и выполняем обет паломника — на всем пути от Тилляу до черного камня Каабы не переступить порога жилища ни язычника, ни христианина, ни еврея». А потому послали меня передать…

С горькой улыбкой смотрела Ольга Алексеевна на этого напыщенного молодого муллу.

«В нем ничего не осталось от ребенка, — думала она. — Вышколили, выхолостили его… Печально…»

Подарки — хан-атлас и серебряный кувшинчик — своей ценностью и экзотичностью должны были искупить недостаток сердечности. Как-никак доктор в свое время вернул зрение муфтию. Но время сглаживает чувства признательности и… ненависти.

— Теперь понятно: благодарность стерлась, а злоба обострилась. Теперь все ясно.

— Что «ясно», Жан? — спросила Ольга Алексеевна, невольно лаская кончиками пальцев хан-атлас очень редкой расцветки и любуясь серебряным инкрустированным бирюзой драгоценным кувшинчиком. — Как Мирза вырос! Но вид у него болезненный. И он совсем чужой, забыл нас.

Но доктора занимало совсем другое.

— Ясно! Все теперь ясно. Сидел Мирза с нашими молодцами за столом. Играл в шахматы. А мы… Мы с тобой говорили громко и откровенно обо всем. Кто бы мог подумать? Ведь Сахиб Джелял был накануне, он рекомендовал Мирзу как подающего большие надежды муллабачу и будущего своего личного секретаря. Такой умный человек, дипломат, человек передовых убеждений, стремящийся повлиять на эмира, облегчить, участь народа, а держит при себе гниду, соглядатая.

— Ну зачем же так? Мирза еще совсем мальчик. Наш мальчик, — голос Ольги Алексеевны дрогнул.

— Он, конечно, не сам додумался. Его послал муфтий. Ведь паломнику нельзя переступать порог христианина. А в ташкентской охранке чины-то православные. Господин ханжа, фарисей, священнослужитель, выполнил свой долг верноподданного — донес. Он узнал о свертке, о