Меченый и другие рассказы - Мануэль Угарте

Толки соседей, казалось, не нарушили спокойствия Гутьеррес; но скрытная индианка чувствовала себя униженной насмешливым сожалением, с каким все обсуждали происшествие. В этом маленьком примитивном обществе, где дикий дух индейцев соединялся с фанатичной религиозностью и где все примечали и знали все, что происходило в каждом доме, это приключение возмутило скромность. Не было такой легкомысленной женщины, которая не находила бы жестких слов осуждения и бесчестия для неосторожной девушки, поддавшейся чувству любви. Сальтераина же оправдывали. Открытый и прямодушный характер индейцев, испорченный ложной цивилизацией, которую им прививали, превратился в трусливый и лицемерный. Поэтому все поторопились осудить слабейшего, удовлетворяя таким образом низкую зависть и невысказанную ненависть.

В это время окрестности Тандиля опустошало одно воинственное племя, безрезультатно преследуемое регулярными войсками. Племенем управлял вождь по имени Гватемора, умный индеец, бывавший в городах и знавший слабые места креолов. Индейцы были вооружены огнестрельным оружием и держали в страхе солдат республики. Они останавливали дилижансы, грабили имения колонистов, осмеливались иногда входить даже в селения: о их силе и храбрости ходили легенды. Несколько благородных жестов заслужили им тайное сочувствие покоренных индейцев. В ранчо перешептывались о том, что Гватемора причинял вред только богатым белым и что он высказывал исключительную доброту к бедным индейцам. Рассказывали о случае с батраком, у которого неизвестные конокрады угнали лошадей, находившихся под его охраной. Хозяин обвинил его в соучастии с грабителями, и беднягу чуть не приговорили к тюрьме. Гватемора узнал об этом случае, отправился в поход и через несколько дней лошади были возвращены с запиской, гласившей: «Чтобы спасти невиновного». Говоря о Гватемора, дон Педро Гутьеррес всегда называл его «бандитом». Напротив, его жена в своих разговорах окружала его почтительными похвалами. Эта независимость грабителя словно унижала смирившегося индейца и вызывала восторг мятежной индианки. Однажды, после жаркого спора, она даже сказала: «Если меня будут мучить, я уйду к своим друзьям». И угрожающей рукой она среди мрачных сумерек указала направление, откуда надвигалась ночь.

Когда пришла весна, все в Тандиле интересовались, хватит ли храбрости у Сальтераина вернуться в город вместе с Роситой. Дон Педро невозмутимо слушал толки, но его жена стала еще более суровой. И когда экипаж Сальтераина проезжал городом, индианка не могла удержаться от угрозы. В глубине экипажа она увидела Роситу, одетую, как столичная дама. Росита ее не видела. Она проехала через городок, как царица, окутанная своей гордостью. В эту самую ночь разнесся слух об исчезновении жены Гутьерреса. Видели, как она вышла в открытое поле, по направлению к тому месту, где, как все предполагали, скрывался Гватемора.

Две ночи спустя отряд грабителей проник в имение Сальтераина и разгромил эту вековую резиденцию, основанную в самые ранние времена колонии. Индейцы терроризировали семью и слуг и смели все, что было в доме. То немногое, чего они не смогли унести, они уничтожили. И окончив разгром, они поскакали опять в пампу с платьями, деньгами и посудой, пока не потерялись за горизонтом… Такие нападения были часты в то время, и Сальтераин удовольствовался проклятиями и объявлением о своем отъезде в Буэнос-Айрес. Кроме того, его состояние позволяло ему восстановить потерянное. Он лишь пожал плечами, когда полицейский отряд, отправившийся на преследование грабителей, вернулся через неделю, не найдя их. Беда была в том, что Росита тяжело заболела. Говорили, что от потрясения. Но один старый слуга дал более правдоподобное объяснение: во главе преступников возлюбленная Сальтераина узнала свою мать.

Лекарь

Бенито Маркас жил в окрестностях деревни Тапальке в одном из этих бедных домишек, сооруженных из обломков и поддерживаемых древесными стволами, служащих в Америке единственным убежищем индейца, побежденного и связанного по рукам и по ногам цивилизацией. По обеим сторонам дорог, которые дождь превращает в сплошные болота и которые едва оставляют место для прохода по самому краю, совсем близко от зарослей кактуса, виднеются на некотором расстоянии друг от друга жилища древних отпрысков пампы. В одном углу хижины, на железном треугольнике, под которым потрескивают стволы, стоит дымящийся горшок или котелок, где кипит вода, предназначенная для мате. В нескольких шагах оттуда – маленькая лошаденка с тощим крупом и торчащими ребрами. Вокруг нее, привлеченные сюда навозом, толпятся куры и поклевывают, пока движение животного, защищающегося от москитов помахиваниями хвоста, не разгоняет их снова.

В этой полудикой обстановке, под лучами солнца, палящего равнину, подремывает обыкновенно семья оборванцев. Мужчины почти всегда высоки и сильны, с бронзовым цветом лица и надменными глазами. Они носят сапоги со шпорами, пояс, шляпу с большими полями и большой нож за поясом. Женщины ходят в бумажных платьях и повязывают голову платком. Иногда двое или трое босых ребятишек играют или ссорятся возле них. И группы их, полные покорности судьбе, сидят вокруг огня и лениво переговариваются, потягивая через металлические трубочки душистый настой травы мате.

Бенито Маркас происходил из одной из таких семей покоренных индейцев, первых, подчинившихся вторжению. От его природных свойств у него осталась лишь смекалка, позволявшая ему на глаз определить расстояние, узнавать людей по их следам и разбираться в лечебных свойствах трав. У него не было, как у его соседа Хуана Педруско, той раздражительности, которая, несмотря на притеснения, еще остается во многих индейцах. У Хуана Педруско характер был недоверчивый и мелочный; у Бенито Маркаса открытый и приветливый. Он дал цивилизации захватить себя, покорившись своей роли побежденного; Хуан Педруско сохранил свою вспыльчивость.

Когда восставшие племена, которых преследовали войска, добрались до селения, чтобы грабить церкви и убегать с похищенным добром в безумной скачке по пампе, взгляд Хуана Педруско светился удовольствием. Бенито Маркас смотрел на налетчиков с раздражением и говорил, что такая борьба – преступление и что следует быть более справедливыми. Оба работали во время сбора морского лука в соседних поместьях. Но в месяцы отдыха, в то время, как Педро прилежно ткал свои пояса, Маркас бродил по равнине, собирая таинственные корни, которые только он умел различать. Из стволов деревьев или кустарников, росших по краям болота, он добывал некоторые лекарства, которые он смешивал по рецептам, унаследованным от отца, и лечил от многих болезней. Народ называл его лекарем, и он позволял называть себя так. В то время врач был только в Тапальке. И крестьяне предпочитали знания индейца аптечным снадобьям, быть может, потому, что приписывали им какие-то загадочные колдовские свойства.

Первой мыслью Хуана Педруско, когда у него заболела жена, было пойти к Бенито Маркасу и сообщить ему об этом. Нельзя сказать, чтобы ему хотелось встретиться со своим соседом. Маркас ухаживал в молодости за