Меченый и другие рассказы - Мануэль Угарте

самые большие оптимисты поняли, что положение было безнадежным. Но эти легендарные конкистадоры привыкли говорить со смертью лицом к лицу и в эту самую ночь получили случай доказать это.

С наступлением сумерек начал слышаться глухой шум, который все усиливался и приближался. Передовые часовые сообщили о громадных массах туземцев, появлявшихся со всех сторон горизонта и образовывавших как бы большое кольцо, которое все суживалось, как будто желая затопить позицию испанцев. Они приготовились к защите. В темноте этой страшной ночи должна была развернуться одна из наиболее ужасных трагедий, какие только видывал Новый Свет.

Сначала одна, потом тысяча стрел, густо смазанных жиром и зажженных, начали падать на маленький городок, зажигая крыши и уничтожая жилища. Под дождем огня, оглушенные дикими воплями, покрытые ранами, испанцы разряжали свои мушкеты, неистово нападали, убивали тысячами, сражаясь плечом к плечу и защищая каждую пядь земли, с отчаянием видя крушение своих необъятных надежд. Но нападение было неудержимо: и начальники, перед все возрастающей численностью неприятеля и перед тяжелым зрелищем разрушенного городка, решились, наконец, отдать приказ об отступлении и укрыться на кораблях.

Когда «Меченый», который бился как лев, увидел, что испанцы под предводительством своих начальников отступали и уступали землю, он подумал, что сойдет с ума. Что из того, что погибло больше половины защитников! Пусть погибнут все остальные! Пока оставался на ногах хоть один, битва не могла закончиться. Может быть, этот последний предназначен судьбой, чтобы покончить с неверными и поднять победное знамя! Пусть отступают другие! Он, «Меченый», сумеет исполнить свой долг до конца!

Напрасно звали его товарищи и убеждали следовать за ними. «Меченый» укрылся в развалинах того, что недавно было новым городом и продолжал стрелять из мушкета в то время, как остальные, под стрелами индейцев, возвращались на каравеллы.

Оставшись один. «Меченый» был охвачен вдохновением, в котором заключалось все величественное безумие испанцев. Он отбросил свой мушкет, взял в правую руку свой сверкающий меч, в левую схватил горящую стрелу, освещавшую его лицо, и вихрем, громко призывая всех святых Севильи, ринулся на толпу пораженных индейцев, уже считавших себя полными хозяевами поля битвы.

– Дорогу Испании! – кричал он им, врезаясь между ними и открывая себе проход.

Индейцы, сначала испуганные, дали ему пройти. Потом они сомкнулись, и так как «Меченый», преображенный и похожий на дьявола при блеске своего импровизированного факела, заставлял сверкать свой клинок и угрожал всем, одна группа бросилась на него, чтобы его обезоружить. Это была титаническая борьба. Меч, казавшийся созданным из света, извивался, как змея, погружался в тела и вновь появлялся, очищая пространство вокруг атлета, который дико завывал, потрясая горящей стрелой. Кровь заливала его лицо, его ран нельзя было сосчитать: но «Меченый» продолжал биться, пока не послышался глухой шум, словно от падающего дерева… И факел потух…

Дон Педро-де-Мендоса и другие могли слышать с кораблей ликующие крики индейцев, праздновавших победу. Маленький уничтоженный городок дымился под синим небом: оставшиеся в живых участники экспедиции вернулись к своим очагам, а «Меченый», умерший ночью, без свидетелей, которые могли бы рассказать о его славе, продолжал оставаться в хрониках того времени неизвестным доном Гонсало Фернандесом-де-Саласар, бедным младшим сыном и солдатом пехоты…

Но будущее делает людям порой самые неожиданные сюрпризы.

Два года тому назад, в одном из земледельческих округов, наиболее плодородных в провинции Буэнос-Айреса, в важной торговой и военной гавани Баиа Бланка один путешественник посетил поместье доктора Х и сел отдохнуть на широкой галерее жилища дворецкого.

Это был рослый крепкий индеец, веселый и элегантный в своем одеянии, поддерживавший достоинство дома с известной непринужденной учтивостью человека, привыкшего жить среди людей с положением.

– Хотите посмотреть мои сокровища? – спросила он на испанском языке, оттененном особенностью речи этой страны.

И с некоторым любезным тщеславием он провел его в нарядный зал – столовую, стены которой, недавно покрашенные, были увешаны богатейшими уздечками, поводьями, хлыстами и седлами, – все из серебра и блестящей кожи.

Путешественник заметил предмет, неожиданный между этими сокровищами богатого землевладельца. Это был большой потемневший меч, тяжелый и торжественный и, судя по форме, очень старинный.

– Это старинный меч? – скорее утвердительно, чем вопросительно, сказал посетитель.

– … и исторический, – прибавил на великолепном кастильском наречии индеец-дворецкий, – мои предки, бывшие вождями из династии племени чарруа, передавали его из рук в руки, пока племя не перестало существовать и не слилось с нацией, и, естественно, достался мне, их последнему потомку. Наше предание рассказывает, что в давние времена, когда люди из Европы хотели поселиться в этих местах, во время страшных битв, которые заливали кровью страну, появился однажды воин, которому не было равного, который один против тысячи врагов сумел отомстить за позор своих. Его ужасный меч причинил такие разрушения под конец битвы, что чарруа, благородные и справедливые, решили сохранить его среди сокровищ племени, как дань уважения к тому необыкновенному человеку, которого они считали одним из главных начальников. В течение нескольких поколений на меч смотрели с трепетным почтением. Одни утверждали, что это был меч Мендосы; другие приписывали его главному знаменосцу. Но недавно, чистя его, я обнаружил, что головка эфеса отвинчивалась и что в ее пустоте была записка с именем владельца, бывшего, к несчастью, лишь неизвестным героем, о котором нет ни одного упоминания в тех томах о завоевании Америки, какие я перелистал.

И на пергаменте, который мне протянул аргентинский индеец, я прочел четкие буквы:

Дон Гонсало Фернандес-де-Саласар («Меченый»), уроженец Севильи.

Тигр из Макуса

1

Уверяю вас, что, несмотря на тягостный зной, заставлявший землю покрываться трещинами, а равнину изнывать под пурпурным солнцем, первым ощущением по прибытии моем в Макуса был холодный озноб по всему телу.

Нужно ли рассказывать об ошибках юности, погнавших сына колониста в эту далекую крепостцу, крайний передовой пост цивилизации в пампе? Достаточно знать лишь, что когда военный суд решил, чтобы я покинул наш спокойный гарнизон и отправился в один из маленьких отрядов, какие в то время удерживали индейцев от вторжения, я был далек от мысли, что мне придется убить человека.

– Представьте себе, – и здесь в голосе нашего друга можно было заметить едва сдерживаемое волнение, – представьте, посреди безграничной равнины, словно маленькую лодку в море, жалкий деревенский дом под ослепительно синим небом. Вокруг него простиралась бесконечная пустыня, чуть прерываемая на западе небольшой группой деревьев, похожих в своем одиночестве на бегущих испуганных коней с растрепанными гривами.

Около стены, сидя на земле в длинной полосе тени, курили и пили мате солдаты, полуодетые, в сдвинутых на затылок