Только вперед! - Денис Старый

Этот залп скосил немало турок, сотню, может, и две. Вот только следующие с ятаганами наперевес, используя лестницы и приспособления из досок с набитыми на них брусками, взбирались на русские укрепления. Начиналась жестокая рубка.

Но сейчас мы ещё только стояли на пути к этому. Русские солдаты ещё не отличались исключительным умением штыкового боя. Это потом, во время румянцевских и суворовских войны, русским равных не будет в штыковой атаке.

Так что было видно, как умирают русские солдаты. Умирают и турки, которым сложнее, ещё нужно взобраться на брустверы. И в этом есть некоторые преимущества для русских воинов, которые своими фузеями с примкнутыми штыками кололи врага сверху. Но повсеместно турки уже были наверху креплений, а некоторые и спрыгивали с них, хоть бы и на русские штыки.

Вялая атака противника превратилась в ожесточённый бой. Отступать никто не собирался. Да и когда ввязался в драку, когда уже на брустверах, или в русских траншеях, даже не за султана бьются, и не за религию. За жизни свои.

Ворота крепости распахнулись. Сразу под крепостными стенами ручейками разбегались солдаты, чтобы занять своё место в линиях. Было отрадно смотреть, что этот процесс происходит относительно слаженно и организованно. Недаром всё-таки командующий приказывал ещё ранее, когда и турки не подошли, проделывать этот манёвр.

И теперь каждый солдат знал своё место. Раньше таких выходов было организовано сотню или даже больше раз. И, видимо, не зря.

— Бах-бах! — мы продолжали стрелять.

Теперь, когда противник был уже на расстоянии двухсот метров, прицеливаться было куда как проще. И целились уже не только мы с Кашиным, но и другие мои штуцерники.

Я точно видел, что сразил не менее четырёх турецких командиров. Именно по ним мы чаще всего стреляли, либо же по флагоносцам. Когда роняется флаг подразделения, моральный дух тоже падает.

Застучали барабаны. Казалось, что уже невозможно, но ещё больше усилился огонь артиллерии. Сразу два русских полка отправились на помощь своим соплеменникам.

Там, вдали, все еще громыхали пушки, и уже отправились на усиление резервы. Но было очевидно, что турки не добились успехов. И всё-таки главный удар неприятеля был на этом направлении, у крепости.

Свежие силы русской армии не склонили перевес в нашу сторону. Но установилось равновесие. Турки не могли пройти дальше траншей и ретраншементов, брустверов. Но и мы пока не могли отбросить их.

— Всё! Больше нет! — сообщил мне мой перезаряжающий.

Все пули нового образца были мной использованы.

— По старинке круглыми пулями заряжай! — скомандовал я.

Теперь придётся стрелять намного реже. Но стоять без дела точно не буду.

— Готовься! Первый батальон Самарского полка на выход! — раздавались приказы внутри крепости.

А за ее пределами появлялись все новые и новые русские полки. Турки же не спешили посылать подкрепления. Они проигрывали уже в этом. Теперь перевес на нашей стороне.

— Ба-ба-ба-бах! — послышались множественные разрывы гранат.

Мои гранатаметчики работали.

И тут… Враг дрогнул. Перевес случился. Мы оказались даже не сильнее, не опытнее. Мы вовремя принимали решения. Мы были больше готовы к сражению.

А скоро еще и так усложним жизнь врагу, что бежать они будут к Дунаю, оставляя Крым, своих союзников ни с чем. Врочем, а Крым-то наш!

Глава 3

Случайностей не существует — все на этом свете либо испытания, либо наказания, либо награда, либо предвестия.

Ф. Вольтер

Петербург

3 июля 1735 года

Двое молодых людей вновь занялись этим… Словно по заранее согласованному на самом верху графику. Один раз соитие должно было произойти до обеда, один раз после. И если молодожены хотели спрятаться, заняться собственными делами, то их неизменно отыскивали и сопровождали к брачному ложе.

Анна Иоанновна, словно завтра собираясь умирать, требовала неукоснительных исполнений супружеских обязанностей от Анны Леопольдовны и Антона. И никакие слезы племянницы русскую императрицу не могли разжалобить.

Государыне нужен был наследник русского престола. Она хотела прекратить эту чехарду с императорами и императрицами. Мужчина должен быть на русском троне. Так считала женщина-самодержца.

Он и она сидели на разных краях большой кровати. Он тяжело дышал и смотрел на неё, а она смотрела в пустоту, лишь судорожно одёргивая ночную рубашку. Будто бы стараясь сделать ее длиннее. Ей было ужасно стыдно и до крайности неловко.

И была лишь одна эмоция, которая объединяла этих двух людей — боль. Нет, не физическая, хотя и без этого не обошлось — процесс зачатия ребёнка без желания и даже с отвращением вряд ли вызывает приятные физиологические ощущения. Больше всего их обоих мучила боль душевная.

Ему, Антону Ульриху Брауншвейскому, было больно осознавать, что он отвергаем. Что именно он — причина страданий любимой женщины. Новоиспечённый муж считал, что всем сердцем полюбил Анну Леопольдовну. Ради этой любви он даже был готов отказаться на какое-то время делить ложе с женой. Только бы ей, Анне, было спокойнее.

Но все вокруг давили на молодоженов. Только и разговоров, что о долге Антона и Анны перед Россией. Их принуждали быть вместе. Нет, точно не ходить, не разговаривать, не находить общие интересы. Спать… Как животные, почти как жеребец на конезаводе Бирона покрывает кобылу.

Да, невозможно заставить двух людей исполнять супружеский долг. Это же вопрос интимный, эмоциональный. Решение которого принимают только он и она. Но, когда за дверью слушают, когда могут сделать внушение, пригрозить, не выпускать из комнаты… Если вообще ничего не происходит, то срочно присылается медикус, порой, и не один.

И ладно, что осматривают его, Антона, делая акцент на интимных местах. Но они осматривают и Анну Леопольдовну. Что и причиняет бо́льшую боль Анне Леопольдовне, постоянные ли осмотры разных мужчин-докторов или близость с нелюбимым мужем, она не могла себе ответить. Она лишь хотела, чтобы всё это закончилось как можно скорее.

Да был бы хотя муж другой, а не этот худощавый, прыщавый, лопоухий, нескладный. Анна сама не понимала, почему питает к Антону столь глубокое отвращение. Ведь он не был груб, даже в какой-то мере жалел её, пусть и не решался что-то предпринять.

Просто молодая женщина видела в своём муже квинтэссенцию всех своих негативных эмоций. Кроме того, пусть сама того не осознавая, Анна обвиняла именно Антона во всём унижении, которому её подвергали. Ведь если бы не было Антона Брауншвейгского, не было бы ни унижения, ни боли.

Анна не могла и в сторону служанки взглянуть — казалось, что та насмехается над ней. Не говоря уже о том, чтобы