Едят ли покойники торты с клубникой? - Розмари Айхингер

– Хербст, Хербст… Что-то не соображу, какую ты имеешь в виду.

– Несчастный случай две недели назад. Мартин Хербст. Он был всего на год меня старше. Упал с крыши гаража. Ты только позавчера убрал венки.

Северин Блум кивает. Мартин Хербст! Теперь он понял, кого имеет в виду Эмма.

– И что с этой могилой?

– Там все время сидит его брат. Каждый день приходит. Неужели ты до сих пор не заметил?

– Как же, заметил. Видимо, ему очень тяжело.

«Как египетскому рабу таскать камни!» – думает Эмма, но вслух не высказывает. А то придется опять слушать лекцию о своей бестактности.

– Пойду, пожалуй, – говорит вместо этого она. – Увидимся позже.

Эмма бродит среди могил. Все спокойно. Она проходит мимо склепа Гольдбергов, легонько касается пальцами двери. Пойти прямиком к Петеру она не решается. С живыми ей общаться затруднительно. Она немного дрейфит. Что ему сказать? Уж лучше посоветоваться со знатоком.

Карл Фридрих Фоглер, адвокат и домовладелец, умер в 1912 году. Так написано на его надгробии – таким витиеватым шрифтом, что приходится напрягаться, чтобы его разобрать. Карл Фридрих – опытный оратор: всегда найдет что сказать. Эмма садится у его могилы и ждет. Он, как это часто бывает, отлучился.

«Надо заводить романы», – приговаривает он. И крутит вовсю шуры-муры. Уж Эмма-то знает.

Его избранница – Эмилия Зайлер, одна из первых суфражисток. Эмма специально посмотрела, кто такие суфражистки, и то, что она прочитала, ей понравилось. Суфражистки боролись за права женщин. Почти сто лет назад. Тогда женщинам даже не разрешалось участвовать в выборах, а суфражистки добились, чтобы женщинам это право предоставили. Эмма, правда, не очень понимает, что в этом особенного. Можно ходить на выборы – ну и что? Все равно ведь ничего не изменится.

«Все политики одинаковы. Неважно, кто у власти. Корыто останется прежним – только свиньи меняются!» – говорит Эвальд. Папа лишь качает головой. Он не любит, когда Эвальд заводит при Эмме такие разговоры.

Тем не менее Эмму эти женщины восхищают. Они себя в обиду не давали. Эмилия Зайлер боролась в первых рядах. Организовывала марши протеста, из-за которых, разумеется, поднялась большая шумиха. Мужчины страшно негодовали: мол, женщинам место у плиты. Один возмутился до такой степени, что вздернул бедную Эмилию на фонарном столбе перед ратушей. Обнаружили ее только на следующий день – лицо все посинело, глаза навыкате. До сих пор немного заметно. Но упоминать об этом нельзя, считает Карл Фридрих. Эмилия очень болезненно реагирует на замечания о своей внешности. Кроме того, жертвам насильственных преступлений надо держаться друг друга. Да и ему самому привередничать не пристало. Ведь брат одного подзащитного проломил ему череп. Топором! Вот как себе такое представить? Из-за этого у него, конечно, проблемы с прической. Несмотря на все старания, Карлу Фридриху плохо удается замаскировать зияющую рану. Выглядит довольно жутко, должна признаться Эмма. И вообще он самый страшный обитатель кладбища. Но, как говорит папа, «не суди книгу по обложке». И в этом он прав. Эмма хорошо относится к Карлу Фридриху. Его убийца, кстати, лежит всего в трех рядах от него. Эта провокация отравляет Карлу Фридриху заслуженный покой. Даже девяносто шесть лет спустя они на дух друг друга не переносят.

– А, юная фройляйн Блум!

От испуга она чуть не свалилась с надгробия. Вечно он подкрадывается исподтишка!

– Чем я могу тебе помочь? – Карл Фридрих Фоглер засунул пальцы под отворот сюртука, что придает ему некоторое сходство с Наполеоном.

Эмма любит советоваться с Карлом Фридрихом. Ведь он работал адвокатом, хотя так давно, что в подзащитных у него, наверное, были динозавры. Но у него найдутся аргументы на все случаи жизни. Она излагает ему свою проблему, и он без раздумий отмахивается.

– Ах, девочка, девочка! Не выказывай страха перед врагом! Не оторвет же он тебе голову. А ежели и оторвет, ты здесь в хорошей компании. Мы не станем над тобой смеяться.

Но он все-таки смеется. Да так, что съезжает пробор.

И почему ее повсюду окружают люди, которые так и сыплют поговорками? Нет бы четко ответить – больше ей ничего не нужно! Не так уж много она и требует.

– Ладно, ладно. Но что мне сказать? – Эмма все-таки предпринимает еще одну попытку. Так легко она не сдается.

– «Здравствуй, прекрасный юноша!» Это всегда хорошее начало. Сразу растапливает лед – уж поверь мне.

Сто лет назад, может, и растапливало, но теперь так разве что станешь всеобщим посмешищем. «Здравствуй, прекрасный юноша!» Еще чего! Уж лучше она попробует сама. О двадцать первом веке этот господин не имеет никакого представления. Но она тем не менее его благодарит. Карл Фридрих ведь не виноват.

Тремя рядами левее могилы Хербста Эмма наконец доходит до задней стены. Петер по-прежнему сидит там, опустив голову на колени. Эмма, переступая с ноги на ногу, отворачивается. Еще чего не хватало – пойти на попятный! Эмма возвращается и останавливается перед Петером. Вспархивает голубь, но он не реагирует. Может, спит. Хотя дыхание неглубокое – так, во всяком случае, кажется Эмме. Она шаркает ногой по гравию. Ничего. Она откашливается. Опять ничего. Она шепчет: «Привет». «Прекрасным юношей» она его не называет. Но ответа все равно не получает. Если он думает, что она просто так свалит, то ошибается! Пусть не надеется. Эмма трогает его за плечо и чуть не шлепается на зад – так неожиданно он вздрагивает.

Эмма замечает, что глаза у него небесно-голубые, а под глазами – темные круги. На лбу красное пятно – отпечаток колена. Он не говорит ни слова. Будь он немым, она бы наверняка об этом знала. Эмма хоть и аутсайдер, но не на луне же она живет.

Эмма скрещивает руки на груди.

– Привет! – В горле у нее першит. Она откашливается.

Петер и в этот раз не отвечает на приветствие. Лишь продолжает на нее таращиться, будто она вылезла из могилы.

– У тебя все нормально? – Ей все-таки становится жутковато.

Петер смотрит на деревянный крест на могиле брата, потом переводит взгляд на Эмму:

– Да.

Аллилуйя! Он говорит! Красноречием, правда, не блещет, но говорит!

– По тебе не скажешь. Вредно так долго сидеть на земле: геморрой заработаешь.

Что за чушь она несет! Геморрой! Заговорила прямо как отец!

С другой стороны, Петера это, кажется, развеселило. Он хохочет до слез. Может, у него не все дома. Люди горюют по-разному. Это она знает от папы. Одни воспринимают все спокойно, замыкаются в себе, другие плачут и жалуются, а некоторые не могут смириться с потерей и лишаются рассудка. Петер, похоже, относится