Греческая колонизация Северного Причерноморья - Александр Иессен

Как и в более раннее время, мы в рассматриваемый период можем проследить проникновение в северное Причерноморье некоторых предметов также и с юго-востока, опять-таки, главным образом, в виде изделий из металла. При этом полностью отсутствуют собственно древневосточные по своему происхождению предметы, проникающие около рубежа II и I тысячелетий до х. э. только в Закавказье и на Кавказе в виде нескольких единичных экземпляров кинжалов, доходящие до Северной Осетии и до Южного Дагестана[43].

Дальше к северу импорт с юго-востока ограничен предметами кавказского происхождения, относящимися к двум группам кавказской культуры — прикубанской и кобанской.

Бронзовые, а часто и медные, изделия первой группы, производившиеся в Прикубанье и на Черноморском побережье Кавказа вплоть до границ Абхазии, распространялись, по-видимому, в основном в западном направлении в частности в Крыму, о чем свидетельствуют некоторые мелкие находки в каменных ящиках Крыма. К этой же группе следует отнести также и ряд находок на юге Украины. Из их числа назовем прежде всего замечательный клад из 7 бронзовых проушных топоров, 7 серпов и 23 кг слитков металла, найденный в 1925 году у Берислава на Днепре[44],а также и находку 4 топоров в Кривом Роге[45].

Путь распространения этих изделий, вероятно, шел через Таманский полуостров и Керченский пролив в степной Крым и далее на низовья Днепра. В пользу существования такого пути говорит как новая находка в 1940 г. клада бронзовых топоров у станицы Курчанской (Темрюкский музей), так и отмеченные выше, в связи с Аджияским кладом, намеки на существование такого пути еще в более раннее время.

К этой же прикубанской группе относятся и некоторые единичные находки на Дону, свидетельствующие об использовании и другого пути — сухопутного, ведущего с Кубани на север, на Дон.

В этом же северном направлении из области Центрального Кавказа распространялись также, хотя и в меньшем количестве, бронзовые предметы кобанских типов. Область производства этих изделий сейчас вырисовывается вполне отчетливо; она охватывает как оба склона Центрального Кавказа, так и всю Западную Грузию, включая Абхазию и восточную часть Понтийского побережья Турции. В пределах этой обширной территории различается несколько местных металлургических очагов, детальное рассмотрение которых не может входить в наши задачи[46]. Вне этой территории мы можем сейчас проследить проникновение импортных бронз кобанской группы. В частности, на севере мы их знаем и южнее Дона, и на Дону (Сиротинская станица; клад, найденный в 1939 г. в Новочеркасске). Дальше на северо-запад можно указать на несколько единичных находок кобанских бронзовых топоров уже в лесостепной зоне, около Воронежа, близ Купянска, Краснограда, Лубен, и, по-видимому, также и в районе Киева.

К сожалению, мне пока не удалось проверить сведения о находке двух или трех «кобанских» топоров в Крыму. Если бы эти сведения подтвердились, то мы имели бы дополнительные указания на связь, существовавшую, очевидно, вдоль черноморского побережья Кавказа между Западной Грузией и Крымом.

Наконец, необходимо указать на чрезвычайно интересную случайную находку двух бронзовых топоров кавказского происхождения вблизи Аккермана (Херсонский музей). Топоры эти относятся к так называемому второму кобанскому типу, отличающемуся полукруглым лезвием и клиновидной обушной частью. Тип этот встречается в Кобани и вообще в Центральном Кавказе, но родиной его является Западная Грузия и смежные районы Турции вдоль побережья Черного моря, т. е. древняя Колхида. Появление двух подобных топоров у Аккермана скорее всего следует объяснять заносом посредством морской каботажной торговли, причем скорее по восточному пути, проходившему по Кавказскому и Крымскому побережью. Однако пока нам для данного периода неизвестной остается культура южного побережья Черного моря, от Орду к западу, необходимо считаться также с возможностью использования и западного пути — из причерноморских районов Колхиды вдоль малоазийского и фракийского побережий. В этой связи следует упомянуть еще одну находку, очень важную, но, к сожалению, недостаточно документированную. Я имею в виду найденный будто бы в Керчи плоский топор из бронзы, снабженный двумя боковыми выступами и украшенный изображением быка и солнца[47]. По своей форме этот топор является, несомненно, малоазийским, а не колхидским. Целый ряд близких аналогий ему может быть указан только в Анатолии, начиная от Орду на черноморском побережье и до Богазкея и Кайсари в центральной части страны. Эта первая и единственная в своем роде находка говорила бы о том, что близко к рубежу II и I тысячелетий до х. э. впервые возникают сношения между районом позднейшего Боспорского царства и южным побережьем Черного моря. И в этом случае, очевидно, использовался путь вдоль кавказского побережья.

Наконец, в числе непроверенных сведений об отдельных археологических находках имеются указания на два случая обнаружения бронзовых мечей, совершенно не свойственных культуре разбираемого времени как в северном Причерноморье, так и в «кобанской» области Кавказа. Мечи эти найдены будто бы на р. Черной, близ Балаклавы[48] и в районе Днепропетровска[49]. Речь может идти, несомненно, только о привозных предметах; о происхождении первого из них за отсутствием необходимых данных сказать ничего нельзя; возможно было бы думать как об эгейской области, о центральной Анатолии, о южном Закавказье, так и о Семиградии и Венгрии. Второй меч несомненно западного происхождения.

Что касается проникновения в северное Причерноморье изделий южнокавказского происхождения, то все соответствующие находки относятся к самому концу рассматриваемого периода (к VII в.) и будут нами разобраны ниже.

Таким образом, мы можем констатировать, что в период, обнимающий примерно XI–VII вв. до х. э., племена северного Причерноморья поддерживают меновые и торговые связи со своими соседями как на юго-западе, так и на юго-востоке. Мы видим, что, помимо использования сухопутных путей, связывающих северное Причерноморье со всеми смежными областями, все большее значение приобретают черноморские каботажные пути, связывающие Босфор и Фракию с устьями Буга и Днепра, Колхиду, Кубань и Крым с тем же Бугско-Днепровским районом и даже с Днестром и, наконец, может быть, южное побережье Черного моря с Босфором Киммерийским.

Эти находки привозных предметов, пока еще немногочисленные, позволяют все же говорить о концентрации их в устьях больших рек и о продвижении их от морского побережья в глубь страны по этим рекам, вплоть до лесостепной зоны. Из всех районов скопления импортных предметов наиболее ярко выступает район Бугско-Днепровского лимана и прилегающие к нему местности от устья Днестра до Нижнего Днепра. В этом районе мы видели возникновение первых сношений с югом еще в самом начале II тысячелетия, здесь же в рассматриваемое нами время продолжают встречаться пути сношений как с юго-западом, так и с юго-востоком. Несомненно, что именно в этом районе, при общем для всего северного Причерноморья росте меновых и торговых связей, в начале I тысячелетия до х. э. формируется очаг наиболее интенсивных сношений с побережьями Черного моря от Малой Азии и Фракии до Крыма и Кавказа.

Гораздо меньшее значение, по всей видимости, имел район позднейшего Боспорского царства, где мы не видим признаков существования догреческого культурного центра. В частности, Таманский полуостров, в рассматриваемое время представлявший собой еще группу изолированных лиманами и протоками Кубани островов, пока дал лишь незначительный археологический материал II тысячелетия до х. э. и последующего предскифского периода, позволяющий характеризовать его как отсталый, сравнительно с Закубаньем, бедный район.

Таким образом, археологические факты приводят нас в отношении оценки относительного значения двух районов северного Причерноморья к выводам, прямо противоположным взглядам М. И. Ростовцева, видевшего в районе Боспора древний узел путей и культурный центр киммерийского государства, связанный торговлей с Закавказьем и гораздо более значительный, чем район Днепро-Бугcкого лимана[50].

V. События VII века в истории причерноморских племен

Процессы исторического развития населения северного Причернохморья, о которых мы говорили выше, в VII в. до х. э. приводят к резкому историческому перелому. Племена, находившиеся на средней ступени варварства, почти на всем пространстве степей, от Дуная и до Волги, от лесостепи Харьковщины и до Крыма и предгорий Кавказа, переходят на высшую ступень варварства. Складывается «скифская» стадия в истории местного населения. Почти в это же самое время тот же процесс перехода с различными локальными отклонениями совершается и в восточных степях от Заволжья до Алтая, Монголии и Ордоса, на юге до степей Средней Азии и Закавказья, на западе — вплоть до Венгрии. Местный для всей территории степей в целом, этот процесс приводит к значительному росту подвижности племен в связи с ростом стад, поисками пастбищ и широким использованием коня как средства передвижения. В результате возникают передвижения племен и резко усиливаются столкновения и войны между ними, имеющие целью борьбу за пастбища, захват стад и ограбление соседей. Борьба эта не ограничивается лишь внутренними столкновениями между степными племенами. На границах степей они сталкиваются с мирными и оседлыми племенами и нападают с целью грабежа также и на них. Все эти войны и грабежи, в свою очередь, усиливают и ускоряют процессы имущественной и социальной дифференциации, первоначально обусловленные внутренним развитием степных племен. В особенности следует отметить, что с развитием военных столкновений постоянным явлением становится обращение в рабство захваченных пленных, а использование рабского труда в свою очередь еще расширяет возможности накопления богатств, в том числе и стад, в руках племенной знати и племенных вождей. Все больше усиливаются имущественные различия между этой знатью и основной массой скотоводов-общинников. В VII в., таким образом формируется то скифское общество, блестящую характеристику которого на несколько продвинувшемся этапе двумя веками позже дал в IV книге своих «Историй» Геродот.