Соблазн. Проза - Игорь Агафонов

Святый Праведный Друг Господень, Лазарь, моли Бога за нас».

Некоторое время Сява Елизарыч был доволен и даже слегка пресыщен вниманием: в местной прессе о часовне и её радетелях появилась публикация, местная телестудия сняла и небольшой фильм. Однако затем в СМИ-эфире наступил полный штиль. Часовня действовала, каждую субботу приезжал поп, прихожане молились, кроме приезжих из сопредельных государств – в прошлом республик… Словом, всё шло своим чередом. Однако Сява Елизарыч чего-то всё ждал ещё, ждал… Точнее сказать, он предполагал и предвкушал куда большего резонанса, он думал, что общественное внимание его отныне не оставит ни на день, и он будет постоянно купаться в нём, как в парном молоке и молодеть, давать интервью, мелькать на экранах с проникновенными речами, уснащёнными метафорами собственного изобретения, заготовки каковых он загодя насочинял впрок… В пику же этому складывалось впечатление, будто все усилия его утекают в зыбучий песок. В памяти оставались одни хлопоты и цифры потраченных денег на то, на это… И он словно упёрся лицом в мягкую и душную стену. Тупик? Но почему? Ведь на него снизошла благодать – узреть чудо! Не каждому вручается сие чудесное откровение. Поэтому необходимо осмыслить: какая миссия возложена на Сяву Елизарыча Двушкина. Разве речь не о миссии? Отчего же тогда у общественности пропал интерес? Им что же, каждый день подавай всё новые и новые фейерверки?

Короче, озаботился Сява Елизарыч не на шутку, приуныл даже, однако не такой он был человек, чтобы дать себя задавить разочарованию и остановиться на полпути – всю свою жизнь сознательную он добивался и преодолевал… А здесь – такое дело, вселенского масштаба!.. И стал он лихорадочно, как Ньютон, искать рычаги, кои помогли бы ему двигать миссию свою вперёд. Он вспомнил из Библии: сначала было Слово. Да, дневник он завёл. Но, оказывается, этого недостаточно. Маловато.

– Слово? А телевещание как же? Кто ж нынче читает книги? Или… что? Или что имеется в виду – произойдет этот… как его?… катаклизм, цивилизация сгинет в очередной раз и – останется опять лишь Слово? Что же мне, биографию свою написать? Мемуары?.. Я и речей толком записать не могу. Не умею. Когда в голове крутится – всё превосходно. А на бумаге – не прожуёшь… Вот хотел свои записи размножить и дать прихожанам – давно уже спрашивают, особенно про то, как явилось мне чудо – виденье преподобного Лазаря. Но одно дело устно это всё преподносить – тут и голосом поигрываешь, регистры в интонации переключаешь, мимику задействуешь, жесты, физиономию по-разному скроишь… Начинаю читать, что сам записал, и…

– Найми газетчика, – лаконично сказала жена.

– Газетчика? Хм. Знаешь, как говорят о прессе? Сегодняшняя новость хоронит вчерашнюю, а завтрашняя – нынешнею.

– Ну… писателя тогда подыщи.

– Что значит подыщи? А сколько тугриков он слупит? Запросит, небось, – дом свеженький построить впору. Хотя…

– На святое дело никто особо не… нельзя писателю жиреть, он же писать перестанет. Да, я где-то читала даже, творческий человек должен впроголодь существовать. Вон Рембрандт – в нищете помер, другой какой-то – не помню кто – также корочку глодал… Нет-нет, деньги художнику только вредят!

– Что?

– Дави на бескорыстие. Говори, зачтётся на небесах…

– Чего-о, на бескорыстие? Не позарятся ввиду бессмертия?.. Где ты сейчас отыщешь этаких бессребреников! Ну да ладно, поглядим – увидим. Пока же надо подковаться, как следует. Подчитать ещё чего-нибудь, разузнать, посоветоваться, обмозговать покрепче…

Наверное, многим знакомо удивительное свойство (затрудняемся определить даже – чего это свойство: времени и пространства, либо чего попроще – намерения, скажем, человеческой воли, трансформирующейся в энергию поиска?) когда, занявшись всерьёз каким-либо делом, тебе в руки начинает сама собой приходить информация – прямо-таки косяком. Так Сява Елизарыч прочёл множество очень полезных для себя брошюр, попадающих в его руки невесть откуда. Вывалится иная из собственного книжного шкафа и ты не можешь припомнить, когда и с какой стати её приобрёл, или почтальон по ошибке сунет в твой почтовый ящик чужую бандероль… Порой до смешного доходит: у нанятого штукатура давеча выхватил Сява Елизарыч журнал: тот собирался использовать его явно не для чтения… Так же просмотрел в интернете массу роликов на философско-духовную тематику – кто-то же ведь опять инспирировал подсказки… И патриотических фильмов на DWD тоже предостаточно… Особенно ему понравились фильмы Алёны Кучкиной, и он стал искать с ней знакомства. Она же, как будто давно поджидая его появления на своём горизонте, немедленно свела с литератором Т и м о ф е е м К л е п и к о в ы м (разрядка моя, – О. М. Я намеренно заменил везде псевдоним на имя настоящее). И что поразительно, с этим литератором Сява Елизарыч уже знаком был заочно: Надежда Никитична подсунула ему местный кляузник с его статьёй.

– Представляешь, мы с ним случайно сидели рядом… у батюшки, ну ты помнишь, на именинах. Разговорились. Я ему возьми да и расскажи про твоего недоброжелателя Дрогова Семёна…

– Да? Зачем? – напрягся Сява Елизарыч.

– Ну… А что, не надо было? Но я тогда не знала, что он литератор. Может, и не стала бы… Да ты прочти. Очень, по-моему, недурно получилось. Нюра мне давеча – тоже кто-то ей дал почитать – и говорит: хорошо пробрали вашего Плювателя…

– Ну-ну, почитаем. Плювателя, говоришь? Хм.

– Название чудное, конечно… – Надежда Никитична ткнула малиновым маникюром в заголовок. – Вот, плюющийся. Сосед.

9.

Эта статья Клепикова Тимофея, ещё до знакомства с Кучкиной Алёной, заставила Сяву Елизарыча призадуматься: не обратиться ли за помощью именно к этому литератору.

«Пишет, курилка, вполне прилично… – оценил он. – Достаточно бойко и довольно иронично… Да, прилично – иронично, х-хе… но в меру. А это хорошо. Знать меру – всегда хорошо. Стало быть, не глуп, писака. Ишь, какое название придумал: «Сосед плюющийся». Хм.

Начиналась статья… м-м, оригинально:

«Одеть или не одеть (штаны, например), как выразился незабвенный Уильям Шекспир, – вот в чём извечный вопрос человечества». Или что там у него ещё эндакое – и всем известное: «Не всё однозначно, однако, в королевстве Датском, друзья мои». Вот и мы скажем: не всё благостно поначалу было и в нашем сельце Шальном… И ведь, знаете, не в каждом селении есть таковские субчики, кому чужие добрые начинания, точно кость в горле. Или вы иного мнения?

Да, не всё благополучно поначалу было в Шальном, поскольку не все сельчане воспринимали почин семьи Двушкиных с пониманием. Но и без понимания тоже ведь можно, не правда ли? – поскольку понимание дело наживное, не одномоментное. Живёт человек, живёт, хлеб жуёт, удивляется потихонечку разным вещам непонятным, ревнует к чему-нибудь, завидует ближнему своему, варит-парит в себе зелье некое: то ли яд из этого получится, то ли елей – не известно покамест – но, короче, по-доброму хотя бы реагирует или пусть нейтральной линии придерживается. Как говорится, нэ понимаю, нэ воспринимаю, нэ принимаю, но и нэ порицаю. Нормальная, здравомыслящая позиция. На тропу войны не становлюсь, – уже замечательно.

И вот посетовала как-то Надежда Никитична мужу на односельчанина Дрогова:

– Липучка прям! И дудит и дудит. Чего ему надобно, не знаешь? Сам не пришей кобыле хвост и других туда же подбивает.

– А ты его перекрести, – посоветовал Сева Елизарович.

И вскоре случай такой представился. Идучи мимо дома Двушкиных, дебошир Дрогов Семён стал, по своему обыкновению, во всеуслышание извергать из своего тёмного нутра скабрезности и сальности. Тут Надежде Никитичне и вспомнился совет мужа и она перекрестила охальника, произнеся:

– Изыди, сатана.

Семён выпучил глаза и на секунду другую потерял дар речи, но мерзкий дух его возобладал-таки вновь, он встрепенулся и хотел уже в очередной раз употребить привычный для себя жаргон… И Надежда Никитична тогда повторно перекрестила его, и с нажимом ещё раз:

– Изыди, сатана!

Буквально в тот же миг Дрогов преобразился: рот его перекосило, лицо побагровело, кепка съехала на затылок, он попятился, словно бес, получивший по лбу мощный удар колотушкой, и бормоча при этом что-то нечленораздельное…

Однако через день-другой натура его проявилась опять и куда ехиднее. Случай скорее курьёзный, нежели драматический и, вообще говоря, не единичный, но обо всех не расскажешь, да, возможно, и не следует, поскольку всякая «в отместку» всегда выглядит некрасиво – месть она и есть месть, и не к лицу православному сие греховное деяние. Так вот, этот дядя Дрогов никогда не любил Севу Елизаровича, не известно за что. А тут, когда принялись за фундамент часовни, прямо-таки желчью стал исходить. Как ни пройдёт мимо, так обязательно плюнет.