Соблазн. Проза - Игорь Агафонов

Да, в чём вопрос-то? Ни в чём, всё нормально, работаем в обычном тонусе. Ра-бо-та-ем! И название уже есть: «Встань и иди…» Так что работаем…

Хотя в другом вот месте он же сказанул… сейчас, где это? А, вот:

«Мы далеки ещё от понимания Божьего величия и меньше всего понимаем те творения нашего Создателя, которые явственно носят на себе Его печать и являются всецело делом Его рук. Для христиан натолкнуться на вещь невероятную – повод к вере. И это тем разумнее, чем сильнее такая вещь противоречит человеческому разуму. Если бы она согласовалась с разумом, то не было бы чуда, и если бы она была на что-нибудь похожей, то в ней не было бы чего-то необыкновенного».

– Ну что ж ты всё Монтенем-то машешь, в самом деле?!. Так ведь ответил уже: что нонче читаю, тем и козыряю. Ладно… помахались и довольно.

11.

Хотел поменять своё имя на псевдоним, однако подумал: Клепикова Т и м о ф е я вставил, а О с и п а, значит, убрать? – разрядка моя, О. М. Читателю, надеюсь, понятно, что здесь есть уже и мои дополнения к рукописи Тимофея. Не из честолюбия отмечаю, без всякого намёка на соавторство, а всего лишь точности ради. Полагаю, стиль своего товарища схватил я верно. Недаром же я считаюсь хорошим редактором. Хороший редактор тот, кто умеет войти в поэтику автора и с её позиций разбирает произведение и подмечает упущения, происшедшие, скажем, в силу торопливости или других каких причин.

Клепиков отправился к товарищу своему, Осипу Мохову, желая поделиться радостью удачной находки. Осипа он знал ещё с армии и привык с ним обсуждать любые свои дела-проблемы. К тому же и заодно заинтересовать его как редактора.

– Это моя удача из удач! Грандиозно! А?! – так Тимофей с порога заявил товарищу, в расчёте сразу сделать его своим сторонником. – Слушай, у меня столько вопросов к нему, столько вопросов… Но пока не знаю, в какой последовательности задавать их.

– Лучше по порядку, – вскрикнул Мохов, отступая от двери под натиском Тимофея, и потёр внешней стороной запястья ложбинку над переносицей, точно растирая ушиб от полученного удара – для предотвращения синяка. – Так же, как и мне – доходчиво изложить вначале суть дела. Ладком. Рядком. Как учили, короче. И вообще, скажи прежде: о чём ты и о ком? Начни с самого рождения, пройдись по всей предыдущей его жизни и постепенно… чтоб меня кондрашка не хватила.

– Знаешь ли, Ося, как я нынче окрылён?! Я удостоился знакомства… ты даже не способен представить себе – с кем!

– Да ну?! Где уж нам лаптем щи хлебать.

– С человеком, видевшим самого Лазаря!

– Берию, что ли?

– Да какого там Берию! Святого Лазаря четверодневного, вот кого! Таких людей, кто удостоился видения, всего трое… было двое, а теперь с Сявой – трое! Понял, ты, паникёр?

– А-а. И как же это с ним приключилось?

– Только не надо ехидничать.

И Тимофей рассказал о Сяве Елизарыче всё, что успел узнать и собрать для книги.

– Итак, братела, как тебе тема для диссертации?

– Потрясающая.

– Однако не слышу восторга и не вижу эмоций восхищения. Опять язвишь?

– Класс! Такое определение подойдёт?

– Для школьника – да. От редактора несколько иного ждём-с. Такую потрясную тему у меня с руками оторвёт любое издательство.

– А ноги заодно не вырвут?

– Кто?

– Шутка.

– Я вот чего не понимаю, Осип: или ты неисправимый мизантроп…

– Каков уж есть. Давай излагай без всхлипываний.

– Или… чего? Не впечатлило? Да я же сразу в Моцарты скакну, если напишу про это. Ты хоть это понимаешь? Только, чур, никому ни гу-гу.

– Могила. Так ты, значит, не слыхал анекдота про музыканта? Могу рассказать.

– Ну, – несколько поубавил свой пыл Тимофей. – Расскажи.

– Так успокойся и внимай. Жил-был один композитор знаменитый. Мнил он себя выше всех остальных, поэтому и говорил вовсеуслышанье вот с каким пафосом: лучший из лучших – это я-с! Короче, Я, говорил он, с большой буквы. Я! Прошло какое-то время, и он стал говорить более умеренно: Я и Моцарт! Ещё минуло сколько-то времячка. И вот некоторая перестановка в очерёдности и оценка гораздо сдержаннее: Моцарт и я! Затем ещё годков протикало немало и наш мэтр изрёк однозначно: Моцарт.

Над креслом, где успокаивался от возбуждения Тимофей, почти зримо витала пауза в форме сизых колец сигаретного дыма. Вероятно, не анекдот рассчитывал услышать он на свою новость.

– И всё?

– А ты уловил суть?

– Да уловил я, уловил…

Через некоторое время беседа потекла у них уже гораздо спокойнее.

– Сказать, что это чудо, мало… Это откровение, ниспосланное человеку самим Господом. Человеку, много пережившему, возможно, и нагрешившему? Не без этого, да?.. Но осознавшему себя в этом грехе и сделавшему много во искупление своих ошибок. Раскаявшегося.

– Да, задача первостатейная, согласен? И важно понять: почему твой Лазарь явился именно Сяве Елизарычу?

– Вот именно! О чём и речь! О чём и толкую! Редчайший случай – кому снисходит благодать узреть подобное чудо!

– Вот и я говорю про это. Не каждому вручается сие чудесное откровение. Поэтому необходимо осмыслить: какая миссия возложена на него. А понять хоть отчасти это возможно лишь при условии – проследив жизнь человека с его рождения до счастливого мгновения чуда. Вот отчего необходимо рассказать об этом человеке!

– И без прикрас. – Тимофей собрал ладонями воображаемый ворох подробностей в большой ком. – Иначе могут не поверить в чудо, каковое открылось ему. Тут не обойтись расхожим оборотом речи, наподобие: «Удивительно, но факт». Слишком значимое событие, чтоб отделаться простой констатацией. Ибо даже о Христе нашем (в Библии), прежде, чем он взошёл на Голгофу, поведано о его пути, о его жизни… То есть от прадедов и рождения собственного – до учёбы, женитьбы, рождение сына, внука и так далее. Хобби сюда же. Есть у него хобби? – это я разузнаю. И что тёмного было в жизни. Какие катастрофы? Как они повлияли на его личность?

Словом, разговор развивался в том профессиональном русле, на который Тимофей и рассчитывал. Он не стал упоминать, что уже поставил подобные вопросы Сяве Елизарычу, наоборот – он смотрел на своего редактора благоговейным взором и даже прилежно записывал за ним, как студент в аудитории… То есть гость и хозяин остались довольны друг другом.

12.

Не дожидаясь поездки на обещанный Селигер и тем более Кипр, Тимофей Клепиков, общаясь с Сявой Елизарычем и Надеждой Никитичной, набрал уже – по словечку – по словечку – достаточно материала для работы и, не откладывая в долгий ящик, взялся за писание.

Кстати, они – по тройственному обоюдному согласию – перешли на «ты», так что мы последуем их примеру.

Так вот, проясним отсрочку с рыбалкой и прочим.

Тимофей, хотя и обратил внимание, как Надя строжится на хорохорящегося мужа, не мог всё же доподлинно знать, что Сява не собственным почином отказался от общения на берегу озера под соснами. Это Надя попросту испугалась за муженька. В какой-то момент она, как человек более тонкий и чуткий, и по-женски суеверный, почувствовала вдруг отдалённую возможную каверзу, способную вывернуть их затею шиворот-навыворот, и заопасалась: «Не следует нам высовываться слишком-то… особенно с книгой этой. Чего-то всё не совсем так, как замышлялось. Этот Клепиков… точно, следователь какой… откровенности требует… стопроцентной… Ни разу не употребил слова игра. Сплошняком один серьёз у него…» А если Сява наговорит лишнего в её отсутствие (тем более подшофе и тэ пэ), и проболтается ненароком о придумке своей экстравагантной, и что всё его видение – есть не что иное, как результат обыкновенного послеоперационного и полувменяемого сознания и болезненного честолюбия? Фантазия, короче, шизофрения от клевка жареного петуха. Мистификация.

Впрочем, суть дела для Тимофея не изменилась. С каждым днём он всё сильней увлекался работой, чуть ли не до фанатизма, как это бывало с ним в юности, когда он ещё верил в свою неординарность, в разные причитающиеся ему по праву высокие международные премии и грезил всемирной славой гениального властителя дум людских. В какой-то мере этот лихорадочный сумбур в нём очнулся и даже помогал сохранять спортивный тонус-кураж, хотя о премиях и другом вздоре («лабуде») он мыслил уже лишь в финансовом разрезе (ангажированность в любом раскладе подразумевалась им по определению) – хапнуть деньжат…

Сява Елизарыч призывал встречаться еженедельно, по субботам – дням службы в часовне, потом происходило чаепитие там же с прихожанами, после чего, уже в доме или беседке Надежды (мыс Надежды, иронизировал Тимофей), записывались Сявины разности о себе любимом – винегрет, который ещё надобно переварить: известная шутка, бытующая в определённой среде литературных профи. А тут Сява Елизарыч позвал внеурочно – на встречу с владыкой Феодосием, каковой привезёт мощи святых из Сергиева-Посада.