Соблазн. Проза - Игорь Агафонов

Продолжим конкретно о Сяве Елизарыче. Начинать свою карьеру ему пришлось в буквальном смысле с пустого места. Тогда как родители его не имели никакого, даже начального, образования, – батя сапожничал на железной дороге: подбивал подмётки машинистам да кочегарам, а матушка подметала и мыла вагоны (слишком длинное предложение – замечание компьютера, заблудиться, дескать, можно) … А Сява? Окончил строительный техникум, потоптался на многих рабочих ступеньках и ступенях повыше, пока не стал прорабом. Потом, в так называемую перестройку и последующие пару эпохальных десятилетий, имея прирождённую склонность и приобретённый навык ловить рыбку в мутной водице, сумел застолбить за собой целый арсенал механизмов с капитальными гаражами, а также склады, полные стройматериалов, административные здания… всего перечислять не имеет смысла. Лишь присовокупим к уже сказанному: те, кто не подсуетился, как наш достопочтимый Сява Елизарыч, в том числе и закадычные его дружки-приятели, те – увы и ах – не выплыли из пучин метаморфоз государственных реформ, и остались в бедности, то бишь – ни с чем в базарный день, разве что с ваучером на долгую память, а некоторые и вовсе погрузились в пучину нищеты. Приходил кое-кто, конечно, за помощью и к нему, да не всем он захотел порадеть. До сих пор скрипят зубами да низвергают в занюханных забегаловках ушаты грязи на его не досягаемую для них голову… (Как, к примеру, Семён Дрогов, коему Сява не простил его пренебрежительного «Сявка», окликавшего его так не только в детстве, но и до нынешних дней и прилюдно причём… До сих пор, идучи мимо дома своего бывшего корешка, самого богатого на селе, он злобно сплёвывает под ноги… Как и крёстному своему не простил Сява Елизарыч, обронившему у купели: «Живи, Сявка-козявка, и не рыпайся в начальники…» К чему этакое предостережение младенцу, присказка-присловье, к языку прилипшее? Ну да неважно. Родителям же своим он в укор выдал нотабене за своё подозрительное имечко ещё в отрочестве: грозился даже сменить его на Федота (Федот, мол, да не тот! Кого вы там имеете в виду…), а заодно и фамилию: вместо Двушкина мечтал сделаться Вячеславовым… хотя вот в самом раннем своём детстве, помнится, оберегал он ревниво и даже отстаивал от посягательств правильное произношение своего имени. Маманя, смеясь, рассказывала ему в отрочестве: «Крестный тебя кличет: Сева, ступай, скажи папе, чтоб опохмелиться вынес…» – А ты его сурово так и срежешь: «Я не Сева, я Сява! Мальчик!» Четыре годика тебе было. Ты всем на пальчиках показывал. Тебя спрашивают: сколько ж в тебе кило, дитятко? А ты им четыре пальчика в растопырку…» – «Погоди. А он чего, крёстный-то?» – «Он-та? Он тогда: ах ты, ох ты, сявка-мелкота! Супротивничать?!» – «А я?» – «А ты… Ты как топнешь ножкой: уходи, старый – бородатый!» – «И правильно. Козёл он и есть козёл. Козлище!»)

Сюда же следует прибавить: сызмальства мальчик Сява отличался не только упрямством, но и богатым воображением? Мать ему говорит: «Все, бывало, играются, бегают, верещат, а ты засядешь где-нибудь в закуточке и мечтаешь, мечтаешь. Глазки такие углублённые… Тебя так и звали: Задумчивый. И в школе учительница на тебя жаловалась: сидишь и смотришь перед собой, а урока и не слышишь. Спросит тебя, а ты: «А?»

Надо бы, по ходу, тут же доложить ещё, пожалуй, что и с женой Сяве Елизарычу определённо повезло.

Надюше было лишь семнадцать годков только, когда двадцатилетний Сява к ней посватался после службы в погранвойсках. Кстати, расспросил прежде о её генеалогическом древе (перебрав аж до седьмого колена – вот ведь какая неординарная натура… нет, в самом деле: много ли двадцатилетних столь дальновидны и практичны?), пока не убедился, что среди её родни нет ни дебилов, ни интеллигентов с голубой кровью, помня где-то услышанное: на детях великих природа-де отдыхает. Позже заставил её учиться на бухгалтера, в предчувствии времён, когда в своей фирме можно будет доверять лишь родственным душам. Сыночка она родила ему разумного, расторопного – Феденьку, преемника фирмы и всего обширного наследства.

4.

А Сява Елизарыч, между тем, пока мы о нём судачили-рассуждали, продолжал читать буклет… но брошенное женой словцо о мнительности вдруг зацепилось в сознании, и нечаянно он призадумался. Запустило, как любил он выражаться, механизм-размышлизм, и предмет инородный подвергся всестороннему осмыслению…

«Пребывание Святого Лазаря в Ларнаке связано с различными преданиями. В соответствии с одним из них, за тридцать лет после воскрешения он лишь однажды улыбнулся… Кто-то захотел украсть горшок; увидев это, Святой Лазарь воскликнул: «Глина крадёт глину».

Сява Елизарыч пожевал губами, но так и не смог взять в толк, с чего бы Лазарю святому да вдруг смешно сделалось.

«…Святого Лазаря ужасно потрясло увиденное в аду за четверо суток, что он там пребывал. Души умерших ещё не были спасены жертвой Господа нашего на Кресте…»

– А почему, кстати, он в ад угодил? Нагрешил сильно? Что такое содеял-то? – Видимо, Сява Елизарыч не обратил внимания на окончание прочитанной фразы.

– Чего? – отвлеклась от своих личных мыслей Надежда Никитична.

– Это я сам с собой.

«Да и кто такой вообще был этот самый Лазарь? Небось, продувной малый. Интере-есно, каков из себя обликом? Обжора навроде меня? А почему нет? Балагур при этом, остряк, гуляка беспутный, охальник… Может, ко всему, и деятель, прилепившийся к тогдашней какой-нибудь религии? Иначе как он потом в епископы скакнул? Ну, делал бы он горшки из глины или чего ещё такое же ремесленное, откуда б у него язык заострился? Или от рождения остряк-самоучка? Короче, надо отдать ему должное, весьма неглуп и хороший собеседник-собутыльник, и запросто так ни во что не верил. Охочь, сталость, до жизни. А что, будь он скучным, несмекалистым, размазнёй какой-нибудь, разве ж поглянулся бы самому Христу? Тому было с таким веселей, уютней… обсудить могли запросто и то и это. И, в общем, мог меж ними состояться разговор серьёзный… даже сговор мог состояться. Они ж понимали друг друга с полунамёка… И таким вот макаром свершили чудо. Народу-то нашему чудес подавай. Им без них и жись не в жись. По-щучьему веленью, по моему хотенью… Не-ет, не купишь за полушку… молодцы они всё ж – Христос да Лазарь. Компания. Недаром же фарисеи прикончить их обоих стремились. Тут надо быть всеобъемлющей, знаковой фигурой, чтоб придумать такое вот из ряда вон – грандиозное. Н-да. Подишь ты, этакий радостный весельчак. Жизне-ра-до-стный, именно-именно! И такую штуку учудил! На загляденье! А когда в епископы угодил, – то всякую весёлость и утратил. Ни разу ведь не улыбнулся, курилка этакий. А, каково?»

«…Имя Лазарь представляет собой, – держал Сява палец на строке, – краткую форму еврейского имени Елеазар, что означает «Бог мне помог».

«Раньше вроде что-то другое промелькнуло… – Сява Елизарыч перелистнул несколько страниц назад, но, не отыскав повтора, с приятным ощущением душевного подъёма усмехнулся: истолкование имени Елеазар – Бог мне помог, – опять же очень ему поглянулось.

«Хорошо, если так…» – И ещё подумал, что – да, ничего-то ничегошеньки спроста не бывает. Ни с того ни с сего удачливым быть невозможно. А он, хоть и Двушкин, но ведь удачлив же? Удачлив, удачлив… скольких приятелей разбросала и затоптала в грязь жизнь, сокрушило время, утопило в забвении, погубило даже… а он? «Я-то выплыл, я-то состоялся… Разве нет? А сколько, ежели внимательно вспомнить, сколько, слышь ты, пришлось претерпеть всякого, преодолеть преград и препон…» – эти внутренние монологи напоминали задушевные беседы с сыном его Федей, когда тот был ещё дома, при нём… Когда стал при жене, беседы закончились… Зато внутренние монологи Сявы Елизарыча участились.

Вдруг он посуровел лицом и подобрался, точно рысь для прыжка – очевидно, вспомнил нечто тёмное в своём прошлом, – и пресёк, обрубил свои воспоминания, из опасения, может, что мысли его кто-нибудь прочтёт. Телепаты да экстрасенсы ныне всё телеканалы освоили заодно с интернетом… так и шныряют чуть ли не по воздуху.

Впрочем, с некоторых пор тёмные стороны человека нас не особенно занимают, тем паче гнусная конкретика – будь то банальный обман, предательство, неправедный делёж, разборки, – короче, всяческого рода, вплоть до… Напрасно поэтому Сява Елизарыч так-то напружинился. Нам любопытно, что в нём есть или осталось светлого и праведного. Ну, право же, с чего это он храмы стал посещать, буклетики покупать. Раньше за ним такого не водилось. Проснулось в душе у него, должно быть, святое что-нибудь или все мы так-то с возрастом устаём и начинаем задумываться о тщете наших суетных помыслов?..

«Предание о прибытии Лазаря на Кипр и возведения его в сан епископа широко распространилось по всему миру…»