Том 6. Стихотворения, поэмы 1924-1925 - Владимир Маяковский

[1924]

Два Берлина*

Авто   Курфюрстендам*-ом катая,удивляясь,         раззеваю глаза —Германия        совсем не такая,как была      год назад.На первый взглядобщий вид:в Германии не скулят.Немец —       сыт.Раньше   доллар —         лучище яркий,теперь   «принимаем только марки».По городу        немец         шествует гордо,а раньше      в испуге         тек, как вода,от этой самой      от марки твердойдаже   улыбка      как мрамор тверда.В сомненьи      гляжу         на сытые лица я.Зачем же      тогда —         что ни шаг —               полиция!Слоняюсь        и трусь           по рабочему Норду*.Нужда   худобой      врывается в глаз.Толки:   «Вольфы…         покончили с голоду…Семьей…       в коморке…         открыли газ…»Поймут,поймут и глупые дети,Если   здесь      хоть версту пробрели,что должен      отсюда         родиться третий —третий родиться —            Красный Берлин.Пробьется,      какие рогатки ни выставь,прорвется        сквозь штык,            сквозь тюремный засов.Первая весть:      за коммунистов*подано   три миллиона голосов.

[1924]

Юбилейное*

Александр Сергеевич,      разрешите представиться.               Маяковский.Дайте руку!      Вот грудная клетка.            Слушайте,               уже не стук, а стон;тревожусь я о нем,         в щенка смирённом львенке.Я никогда не знал,         что столько               тысяч тоннв моей   позорно легкомыслой головенке.Я тащу вас.          Удивляетесь, конечно?Стиснул?       Больно?         Извините, дорогой.У меня,   да и у вас,         в запасе вечность.Что нам      потерять            часок-другой?!Будто бы вода —           давайте            мчать болтая,будто бы весна —         свободно            и раскованно!В небе вон         луна         такая молодая,что ее   без спутников         и выпускать рискованно.Я   теперь      свободен         от любви            и от плакатов.Шкурой      ревности медведь            лежит когтист.Можно   убедиться,         что земля поката, —сядь       на собственные ягодицы            и катись!Нет,       не навяжусь в меланхолишке черной,да и разговаривать не хочется               ни с кем.Только   жабры рифм      топырит учащённоу таких, как мы,      на поэтическом песке.Вред — мечта,      и бесполезно грезить,надо   весть          служебную нуду.Но бывает —      жизнь         встает в другом разрезе,и большое        понимаешь         через ерунду.Нами   лирика         в штыки            неоднократно атакована,ищем речи         точной         и нагой.Но поэзия —      пресволочнейшая штуковина:существует —      и ни в зуб ногой.Например         вот это —            говорится или блеется?Синемордое*,      в оранжевых усах,Навуходоносором*         библейцем —«Коопсах».Дайте нам стаканы!         знаю            способ старыйв горе   дуть винище,         но смотрите —                      извыплывают      Red и White Star’ы[1]с ворохом         разнообразных виз.Мне приятно с вами, —              рад,               что вы у столика.Муза это      ловко      за язык вас тянет.Как это   у вас      говаривала Ольга?..Да не Ольга!      из письма            Онегина к Татьяне.— Дескать,      муж у вас         дурак            и старый мерин,я люблю вас,      будьте обязательно моя,я сейчас же      утром должен быть уверен*,что с вами днем увижусь я. —Было всякое:         и под окном стояние,пи́сьма,   тряски нервное желе.Вот      когда      и горевать не в состоянии —это,      Александр Сергеич,            много тяжелей.Айда, Маяковский!         Маячь на юг!Сердце   рифмами вымучь —вот      и любви пришел каюк,дорогой Владим Владимыч.Нет,      не старость этому имя!Ту́шу   вперед стремя́,я   с удовольствием         справлюсь с двоими,а разозлить —      и с тремя.Говорят —я темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!Entre nous[2]…      чтоб цензор не нацикал.Передам вам —         говорят —            видалидаже   двух      влюбленных членов ВЦИКа.Вот —   пустили сплетню,            тешат душу ею.Александр Сергеич,         да не слушайте ж вы их!Может   я       один      действительно жалею,что сегодня      нету вас в живых.Мне   при жизни         с вами         сговориться б надо.Скоро вот         и я      умру         и буду нем.После смерти      нам         стоять почти что рядом:вы на Пе,       а я      на эМ.Кто меж нами?      с кем велите знаться?!Чересчур       страна моя         поэтами нища́.Между нами      — вот беда —            позатесался На́дсон*.Мы попросим,      чтоб его            куда-нибудь               на Ща!А Некрасов      Коля,         сын покойного Алеши, —он и в карты,      он и в стих,            и так               неплох на вид.Знаете его?      вот он         мужик хороший.Этот   нам компания —         пускай стоит.Что ж о современниках?!Не просчитались бы,         за вас               полсотни о́тдав.От зевоты      скулы              разворачивает аж!Дорогойченко*,      Герасимов*,            Кириллов*,                  Родов* —какой   однаробразный* пейзаж!Ну Есенин,      мужиковствующих свора.Смех!   Коровою      в перчатках лаечных.Раз послушаешь…         но это ведь из хора!Балалаечник!Надо,   чтоб поэт         и в жизни был мастак.Мы крепки,      как спирт в полтавском штофе.Ну, а что вот Безыменский?!            Так…ничего…      морковный кофе.Правда,   есть      у нас         Асеев            Колька.Этот может.      Хватка у него            моя.Но ведь надо      заработать сколько!Маленькая,      но семья.Были б живы —          стали бы            по Лефу* соредактор.Я бы   и агитки      вам доверить мог.Раз бы показал:         — вот так-то, мол,               и так-то…Вы б смогли —          у вас         хороший слог.Я дал бы вам      жиркость             и су́кна,в рекламу б      выдал         гумских дам*.(Я даже   ямбом подсюсюкнул,чтоб только      быть         приятней вам.)Вам теперь      пришлось бы            бросить ямб картавый.Нынче   наши перья —         штык            да зубья вил, —битвы революций         посерьезнее «Полтавы»,и любовь         пограндиознее                   онегинской любви.Бойтесь пушкинистов.            Старомозгий Плюшкин,перышко держа,          полезет            с перержавленным.— Тоже, мол,      у лефов         появился               Пушкин.Вот арап!      а состязается —            с Державиным…Я люблю вас,      но живого,            а не мумию.Навели   хрестоматийный глянец.Вы   по-моему́         при жизни            — думаю —тоже бушевали.      Африканец!Сукин сын Дантес*!         Великосветский шкода.Мы б его спросили:         — А ваши кто родители?Чем вы занимались            до 17-го года? —Только этого Дантеса бы и видели.Впрочем,       что ж болтанье!            Спиритизма вроде.Так сказать,      невольник чести*…               пулею сражен…Их     и по сегодня         много ходит —всяческих        охотников         до наших жен.Хорошо у нас      в Стране советов.Можно жить,      работать можно дружно.Только вот      поэтов,            к сожаленью, нету —впрочем, может,           это и не нужно.Ну, пора:       рассвет           лучища выкалил.Как бы   милиционер         разыскивать не стал.На Тверском бульваре*         очень к вам привыкли.Ну, давайте,      подсажу         на пьедестал.Мне бы   памятник при жизни            полагается по чину.Заложил бы      динамиту         — ну-ка,               дрызнь!Ненавижу         всяческую мертвечину!Обожаю      всяческую жизнь!

[1924]