Вальс под дождём - Ирина Анатольевна Богданова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ты у нас, Лазовая, уже летала в штаб фронта с донесением?»
«Нет, товарищ подполковник. Ни разу не летала», — отвечаю.
Полковник переглянулся с политруком, немного подумал и говорит:
«Надо когда-нибудь начинать».
И даёт мне задание доставить по назначению секретный пакет.
Валя заглянула мне в глаза:
— Веришь или нет, но я тогда почувствовала, что на этом задании меня собьют. Как будто по затылку ветерок пролетел. Посуди сама, чужое задание, чужой самолёт, без прикрытия, без ведомого. Для связи самых опытных лётчиков выбирают, а я что? У меня налёта всего ничего, я ведь всего пару месяцев, как после школы.
— Испугалась? — невольно вырвалось у меня, и я тут же пожалела о своём глупом предположении. Но Валя не обиделась:
— Что ты! Нет, конечно. — Она посмотрела на меня удивлённо. — Хотя если задуматься, то да, боялась, но не смерти, а того, что могу не выполнить задание и подвести фронт. А самое страшное — попасть в лапы к фашистам. Но потом я сообразила, что если собьют по пути туда, то просто направлю самолёт в землю, и пакет сгорит вместе со мной. — На её лбу между бровей прорезалась тонкая морщинка, но сразу исчезла, едва Валя подняла голову. — Но мне повезло, и мессеры появились на обратном пути. А потом повезло ещё раз, когда ты вытащила меня из кабины. И вот тут я думаю про судьбу! — Она шлёпнула ладонью по одеялу. — Ведь не может так быть, чтобы ты случайно оказалась в нескольких метрах от упавшего самолёта и за секунду до взрыва вытащила меня из кабины!
Я пожала плечами:
— На войне всякое бывает.
— Конечно, — не стала спорить Валя, — произошло чудо! Но зачем-то чудеса случаются в нашей жизни. И когда они происходят, нам надо задуматься, какая цепь событий соединила людей вместе и зачем.
— Не знаю. — Я погладила Валю по плечу. — Наверное, затем, что нам доведётся ещё встретиться. Ведь мы москвички.
Валя оживилась:
— Уля, давай загадаем в первую годовщину Победы, а она обязательно наступит, ровно в три часа дня прийти на Красную площадь к Мавзолею, чтоб не потеряться в толпе.
Валино предложение привело меня в восторг. Казалось, что конкретная дата приблизила конец войны и закрепила его, как печать на договоре. Я едва не захлопала в ладоши:
— Давай! И все люди на площади будут радоваться. Женщины в красивых платьях, девушки с цветами…
— Дети с шариками, — подхватила Валя, — а с кремлёвских звёзд снимут маскировку, и они засияют на солнце ярко-ярко, как огоньки пламени.
Я грустно улыбнулась:
— Мы с моим одноклассником Игорем Иваницким мечтали о вальсе кремлёвских звёзд. Правда, красиво?
— Правда. — Валино лицо приняло мечтательное выражение. — Я так хочу станцевать вальс! Только бы дожить до Победы.
* * *
На фронте снова началось наступление. Мы слышали его дальние раскаты и по вечерам видели, как над лесом пылают багровые зарницы пожарищ, а небо прошивают огненные трассы выстрелов. Днём и ночью над головами пролетали самолёты, но мы привыкли к их гудению и не обращали внимания. Это были свои самолёты, и мне доставляло радость думать, что среди пилотов есть Валя — замоскворецкая девчонка с улицы Коровий Вал. Она сдержала слово и убежала из санбата на следующий день после нашей встречи.
Кроме прочего, у нас давно не раздавалась команда «Воздух», из чего я сделала вывод, что фронт продвинулся вперёд и немецким самолётам к нам не прорваться. Мимо нашего подразделения днём и ночью шли и шли войска. Медсанбат не успевал принимать на сортировку машины с ранеными, и легкораненых разбирали по домам местные женщины. Наша прачечная теперь работала круглосуточно, и нам с Ленкой досталась ночная смена. Корыта стояли на улице в зыбком освещении лунного света, создающего иллюзию тревожного покоя, готового в любую секунду взорваться от команды к общему сбору.
Наши руки так привыкли к работе, что мы стирали на ощупь, в тёмной от крови воде. Мои пальцы нащупали что-то твёрдое, и я вытащила наружу плоский латунный портсигар, набитый разбухшим табаком. Нам иногда попадались предметы, не найденные в карманах солдатами. Самыми частыми находками оказывались фотографии родных, положенные поближе к сердцу. Следом шли зажигалки из патронов, алюминиевые ложки, а однажды в корыте Оксаны всплыла на поверхность жёлтая резиновая уточка.
— Уточка! Уточка! — не своим голосом закричала Оксана, и все прачки побросали работу и сгрудились вокруг Оксаны. От вида милой довоенной игрушки, колышущейся посреди кровавой пены, на глаза наворачивались слёзы тоски по тому далёкому, родному уюту, что каждая из нас оставила в прошлом. Наверное, подобная уточка имелась у каждого советского ребёнка и не представляла бы из себя ничего особенного, если бы не была приветом из мирного времени. Мы с девчатами передавали уточку из ладони в ладонь и представляли, как жалеет о потере тот, кто прихватил игрушку на память о доме и тёплых детских ручонках сына или дочки.
Я очнулась от своих мыслей, когда достирала последнюю рубаху, и посмотрела на Ленку.
— Давай выливать корыто.
— Давай, — равнодушно произнесла Ленка и по своему обыкновению крепко сомкнула губы. Я знала, что больше от неё не последует ни словечка. Ленка подчерпнула ведром воду из корыта и вдруг остановилась.
— Я забыла сказать, что тебя спрашивал легкораненый. Сказал, что в медсанбат кого-то из твоих знакомых привезли.
— Что? — Я с размаху бросила выжатую рубаху в таз и уставилась на Ленку. — И ты молчала?
Та дёрнула плечом:
— С кем не бывает.
Я заставила себя проглотить слова, которые рвались наружу, и схватилась за край корыта. Если бы Ленка не помогла, то я вылила бы его одна, столько сил придала мне злость. В виски колотила мысль: «Кто там в медсанбате? Кто?»
Я кое-как раскидала бельё на верёвки и, не переодеваясь, скорчилась на скамейке перед казармой. Когда работаешь, всегда жарко, а сейчас спину и шею охватил озноб от утренней прохлады. Тяжёлые веки мягко давили на глаза, клоня ко сну. Но спать нельзя, иначе проспишь окончание комендантского часа, чтобы побежать в медсанбат. Со стороны реки на Лапино наползали молочно-белые клочья тумана, и воздух пах сыростью с примесью запаха свежескошенных трав и фронтовой гари. Кое-где над деревней поднимались дымки из труб. Позёвывая и почёсывая в голове, из мужского блока вышел ездовой Василич:
— Ты почему не спишь?
Я поёжилась и коротко пробормотала:
— Не спится.
Мне не хотелось ничего объяснять, потому что сознание плавно колыхалось на границе
