Вальс под дождём - Ирина Анатольевна Богданова

сна и яви, в которой я шла по московской улочке и поддавала ногой ворохи опавшей листвы. И окна в домах не были заклеены крест-накрест полосками из газет, улицу не перегораживали баррикады из мешков с песком, и я знала, что из-за поворота сейчас покажется дом, в котором я никогда не была, но непостижимым образом успела изучить там каждый закоулок.

Я очнулась от того, что Василич набросил мне на плечи свою фуфайку. Он успел разжечь костёр под котлом и стоял с ведром воды в руках.

— Так-то оно теплее, а то смотрю, ты совсем озябла.

Пропахшая табаком и дымом фуфайка затягивала обратно, в дремоту, но я решительно встала и чмокнула Василича в щёку.

— Спасибо, но мне надо бежать по делам.

Его глаза с ехидцей сощурились.

— Ох, девки, девки, знаю я дела, ради которых вас в койку не загонишь.

— Обижаешь, Василич, я не такая. — Я принюхалась к аромату полевой кухни и попросила: — Скажи девчатам, что я побежала в медсанбат, а если спросит Фролкина, то соври что-нибудь, я ненадолго.

* * *

— Тебе кого? — Незнакомая медсестра в истрёпанном халате с брызгами крови стояла поперёк дверей и буравила меня взглядом. Если бы она работала в милиции, то все преступники обязательно сбежали бы врассыпную от одного её вида.

Пришлось честно признаться, что не знаю.

— Мне передали, что здесь мой друг. Но не сказали кто. Можно я поищу?

— «Поищу?» — Голос медсестры взорвался от гнева. — У нас здесь, милочка, медсанбат, если ты заметила, нам лишняя антисанитария не нужна.

Я посмотрела на раненых в истерзанной одежде. Привалившись к стенам, прямо на земле, они терпеливо ожидали своей очереди. Их наскоро осматривала военфельдшер и раздавала талоны сортировки: тяжёлые — первой срочности, остальные — вторичные.

Я поняла, что эта медсестра относится к людям, которые любят изображать из себя начальство. Им только дай показать свою власть, даже если она распространяется на одного-единственного человека у прилавка магазина или на ученика перед дежурным по школе.

У неё были небольшие блёклые глаза и квадратный подбородок, который казался приставленным к женскому лицу от крупного мужчины.

Я взмолилась:

— Пожалуйста, я быстро прошмыгну и тихонько, как мышка!

Подбородок медсестры дёрнулся и каменно застыл.

— Хороша мышка в пятьдесят килограмм. Не пущу.

«Всего сорок пять кило», — с обидой промелькнуло в мозгу. Я замерла в растерянности, зная лишь то, что я не уйду, не добившись своего. В окно, что ли, залезть? Пока я раздумывала, на крыльцо вышел майор и с ходу оценил ситуацию.

— Ульяна? Пришла проведать Аслана? — Он строго глянул на медсестру: — Пропустите её.

— Аслан? Он тяжело ранен, товарищ майор? Я так бежала, так бежала.

Майор посмотрел поверх моей головы на армейскую «эмку», где шофёр усиленно заводил мотор вручную, и махнул рукой.

— Иди, Ульяна. Он в коридоре лежит.

От безнадёжности его тона у меня упало сердце. Медсестра молча посторонилась, и я шагнула в знакомый коридор, спинка к спинке заставленный койками с ранеными. С ближайшей на меня посмотрел танкист. На его лбу и щеках лежал чёрный слой копоти, резко контрастировавший с белой повязкой на голове. На следующей кровати умирал пожилой солдат. Из его раздавленной груди вылетали хриплые звуки нестерпимой боли. Сестричка, та же самая, что отправила меня к Вале, делала ему укол и говорила что-то ласковое и успокаивающее. Она мельком взглянула на меня:

— К кому теперь?

— К Аслану.

— Четвёртая койка.

Если бы сестричка не подсказала, я не узнала бы Аслана с первого взгляда, потому что его смуглое лицо было совершенно серым, как пепел от сожжённой бумаги.

При моем приближении его белые губы шевельнулись, а в чёрных глазах блеснуло слабое отражение улыбки.

— Аслан!

Я опустилась на корточки около кровати, приблизив своё лицо к его лицу. В ответ на моё приветствие он слабо шевельнулся. Я накрыла его пальцы своей рукой, чувствуя ледяной холод кожи. Жизнь уходила из него по каплям, и я ничем не могла помочь! Осторожными движениями я стала растирать его ладони:

— Аслан, ты замёрз?

Он едва заметно отрицательно покачал головой:

— Мне всё равно.

— Так не должно быть, Аслан, не сдавайся. Тебя вылечат, вот увидишь!

Я подышала на его руки, с острой грустью вспомнив их прежнюю силу, когда Аслан поддерживал меня на минном поле и укрывал плащ-палаткой. Видеть его беспомощным казалось нестерпимым.

— Я хотел рассказать тебе про Володю. — Он замолчал. Его лицо напряглось от боли, и в уголке глаза блеснула одинокая слезинка.

Я втянула голову в плечи и скорчилась, как будто ожидала удара, что вот-вот обрушится на меня сверху, и крикнула:

— Аслан! Нет!

Аслан прикрыл веки, и они вздрогнули, как крылья бабочки.

— В нашем роду для мужчины самым большим почётом считается смерть на поле боя. Володе повезло больше, чем мне.

Чтобы не завыть, я до крови закусила губу:

— Как это случилось?

— Мы наткнулись на группу, засевшую на заброшенном хуторе. У нас с собой был «язык» — очень важный гитлеровец. Мы не могли его бросить. Отстреливались до последнего. Володю убили наповал, а меня ранили. Но Вовка не зря погиб, я успел дотащить «языка» до наших, прежде чем свалился.

Аслан говорил короткими фразами, с долгими промежутками на отдых, во время которых я ловила ртом воздух, как будто не у него, а у меня останавливалось дыхание.

— Девушка, достаточно, уходите, вы мешаете, — сказал кто-то над моей головой. Я поднялась. Пожилой врач посмотрел на меня с сочувствием и чуть коснулся моего плеча. — Нам привезли новую партию раненых. Вам пора прощаться.

— Доктор, он поправится?

В молчании врача без труда угадывался отрицательный ответ. Но сердце не верило. Не хотело верить.

Я наклонилась к Аслану:

— Аслан, держись! Я прибегу сразу, как только смогу. Ещё сегодня. Ты только держись, прошу тебя. Ты же разведка! Помнишь, мы договаривались встретиться в Москве?!

Слова Аслана прошелестели лёгким порывом ветра:

— Передавай Москве привет от нас с Володей.

Лицо Аслана из серого стало белым как снег.

— Он потерял слишком много крови, — сказал врач у меня над ухом. — Я вообще удивляюсь, каким образом ему удалось перейти линию фронта, да ещё с немцем. Только благодаря силе воли шёл.

Я вернулась в отряд совершенно опустошённая: без чувств, без сил, без мыслей в голове.

Девчата разгружали полуторку, забитую под завязку. Грузовик называется полуторкой потому, что вмещает полторы тонны груза. Вот столько нам и привезли от похоронной команды. Окровавленные гимнастёрки и скатки, скатки, скатки шинелей с тошнотворно-острым запахом раскрытой могилы.

— Где тебя носило,