Вавилонская башня - Антония Сьюзен Байетт

покидают вокзал. Александр берет у Агаты саквояж. Когда они садятся в такси, он спрашивает:

– Как зовут вашу дочь?

– Саския. Имя неподходящее, на жену Рембрандта не похожа. Но мне кажется, Саския – какой-то законченный образ. Это имя принесет ей счастье.

Они почти подружились, чувствует Александр. Он оживает. Да, оживает.

Первое место назначения – начальная школа «Звезда» в пригороде Лидса. Их везут туда из отеля «Дин-Корт» в Йорке. Сесть рядом с Агатой Александру не удается: она на переднем сиденье деловито обсуждает с профессором Вейннобелом присланные материалы о преподавании грамматики. Долговязому Вейннобелу в микроавтобусе неудобно: он скорчился и озабоченно потупился. Рядом с Александром оказывается Ганс Рихтер – один из немногих коллег, с которым он общается охотно. На Рихтере деловой костюм, аккуратно подстриженные волосы подернуты сединой, ухоженное непримечательное лицо, очки. Луи Руссель сидит позади, подальше от своего идейного противника Вейннобела. Это невысокий смуглый человечек птичьих статей, энергичный и вспыльчивый. Два новых члена сидят в разных концах, сторонясь остальных, как водится у новичков. Роджер Магог с подозрением осматривает коллег, стараясь их оценить, раскусить, пытается угадать, как они относятся к нему, и одновременно смутно надеется, что не привлечет внимания к своей любопытствующей особе. Александр сам себе удивляется: как это он прочел его мысли? На Магоге застиранная белая водолазка и бесформенная твидовая куртка – одеяние, выдающее некоторую старомодность. У него редкие бледно-рыжие волосы и пухлая курчавая бородка бурого цвета.

Ливерпульский поэт – красавчик с копной кудряшек канареечного цвета, милыми пухлыми губами и невинными голубыми глазищами. Одет он в куртку без воротника, ярко-синюю рубашку, оттеняющую глаза. Пока он со всеми любезен: подсаживает женщин в автобус, пропускает вперед пожилых. Вторая женщина в группе, директор школы Ориол Уорт одета так, как и подобает директрисе: добротный синий костюм и белая блузка. Лицо значительное, взгляд цепкий. Директор школы в таком чистом виде, что больше о ней и сказать нечего. Когда они дожидаются автобуса, она, кивнув на поэта, говорит Александру:

– Учись он у меня в школе, я бы с него глаз не спускала.

Начальная школа «Звезда» получила название за свою новаторскую архитектуру. Члены комиссии отправляются туда, потому что школа новая и там можно увидеть кое-что интересное. Построена она в форме звезды, все стены – стеклянные панели. Классных комнат там нет: дети, прихватив свои игрушки, пластиковые стулья и столики, собираются маленькими, как бы стихийно возникшими группами в том или ином луче звезды. Группы складываются не по возрасту, не по учебным дисциплинам, а по тому, какой род занятий они сами выберут. Одни, закручивая спиралью глиняные колбаски, сооружают из них цветочные горшки. Кто постарше, помогает тем, кто помладше. Кто-то отмеряет и переливает воду из одних пластиковых сосудов в другие и с серьезным видом записывает высоту уровня. Младшие наливают. Старшие измеряют. Самые старшие строят из этих измерений графики. В другом луче звезды дети рассматривают улиток на стенках аквариума и зарисовывают рожки, подошву, ротовое отверстие. Ребятня деловито и шумно мечется в пространстве, не разгороженном стенами, слышатся крики: «Нам экстренно нужна деревянная ложка!», «Мадди опять начала!». В одном луче девочка играет на блокфлейте, рядом кто-то бьет в барабан. Поскольку стен нет, работы учеников красуются на мольбертах и напольных стендах посредине. Выставка портретов «Моя семья», на столе – еженедельные газеты, которые выпускают ученики. Есть книжный уголок: круглая этажерка, а вокруг множество подушек и небрежные стопки книг. В помещении шумно. Это шум азартный, звонкий, разноголосый, неугомонный, деловой, но громкий. Александр, как и многие из его коллег старшего поколения, затаив дыхание, сравнивает увиденное с обстановкой, в которой прошли его школьные годы. Не похожи эти раскованные детишки в ярких костюмчиках на забитого, покорного, вечно настороженного мальчугана, каким он себе вспоминается. У всех членов комиссии – кроме тех, кто сам преподает, – даже у Александра, который преподавал прежде, здание школы вызывает трепет, застарелый ледяной страх, воспоминания о власти, всесилии взрослых, возмездии за проступки. В таких заведениях, как это, – ничего похожего. Вот подходит девчушка с вязаньем:

– Простите, я, кажется, петлю спустила, тут все разъехалось, дырки какие-то, как будто моль проела. Вы не знаете, как исправить?

Александр берет спицу, помогает. И ведь как просит: как человек в своем праве. И сравнение: «Как будто моль проела».

От шума начинает болеть голова. Где уголок, в котором мальчонке вроде Александра в детстве можно уединиться, затаиться, почитать? Нету укромных мест. Все на виду, все в коллективе.

Ориол Уорт беседует с увлеченным молодым директором – молодым для директора, – и он толково отвечает на ее вопросы о степени самостоятельности учеников в выборе задания, степени его участия в этом выборе, степени сложности заданий – но при этом, сохраняя связность ответов, еще и перебрасывается фразами с оказавшимися поблизости учениками и учителями: так жонглер подбрасывает зеленые и оранжевые мячики и ловит их так, что они не смешиваются.

– По-моему, Силла, глина тебе уже надоела. По-моему, тебе стоит перейти в группу мистера Морриса: они там говорят и пишут про амфибий. Всем кажется, что лепка – самое интересное, но ведь за день надо столько дел переделать… Ничего, Хетер, наверно, мистеру Динсдейлу просто показалось, что ты мешаешь остальным. Приходи на переменке ко мне, я покажу, как измерять квадраты. Перестанешь думать, что на тебя никто не обращает внимания… Мы стараемся, мисс Уорт, чтобы они сами задавали темп работы и выбор того, что интересно, но, конечно, следим, чтобы задание оказалось достаточно сложным и могло привлечь и увлечь самых способных.

– А если они равняются на тех, кого сложность не привлекает?

– Ну, тут мы пускаемся на хитрость. Сложность маскируем.

– Значит, стремление к первенству вы им не прививаете?

– Дух конкуренции не поощряем. Предпочитаем развивать дух сотрудничества. У каждого свои способности, их-то мы и стараемся раскрыть.

– Вы, наверно за день так выкладываетесь, что после еле ноги таскаете?

– Есть такое дело, – смеется он. – Но ведь стóит же.

Роджер Магог рассматривает выставку «Моя семья». Мимо проходит Руссель.

– Вот что характерно: мамаши на всех портретах сердитые, – замечает Магог. – «Моя мама кричит», «Мама меня ругает». Все дети изображают матерей так: тело – палочка, большой открытый рот. Вот что у матери главное – кричащая пасть.

– Самые маленькие вообще рисуют человеческое тело очень упрощенно, – возражает Руссель. – Это уж потом они учатся изображать тела, руки, лица. Те, что старше, рисуют и тела.

– «У папы большая палка», – читает Магог. – «У Папы есть Большой мяч. Он сильно бросил большой мяч в меня. Было больно».

– Очень может быть, – соглашается Руссель.

– Папы, палки и мячи, – размышляет Магог. – Как откровенно, как простодушно, как наглядно! Современная семья, изволите видеть. Грустно.

– Не всякая же.

– Насилие. «Мама сказала иди