Москва закулисная - 2 - Мария Райкина

А потом я узнала, какая была истинная причина: одна наша ведущая певица пошла к директору Большого театра, тогда им был Георгий Александрович Иванов, и сказала: "Почему она, грузинка, должна ехать в "Метрополитен"? Я и сама пою Татьяну". И он с перепугу пишет запрос в Госконцерт: "Считаете ли вы целесообразным послать Касрашвили в США, так как она была в дружбе с Ростроповичем и Вишневской и там возможна их встреча?" А я действительно была с ними в дружбе. И в Госконцерте ответили: "Считаем целесообразным послать Касрашвили в "Метрополитен-Опера"". Тогда Большой театр нашел другую причину: Касрашвили не может ехать из-за текущего репертуара - хотя меня в моих ролях могли заменить пять певиц. Вот тогда Демичев и вмешался.

- Интересно, а как всплыла эта история, да еще в таких подробностях?

- В свое время Демичев рассказал ее Образцовой, с которой я дружу. Детали я узнала намного позже от работника Госконцерта - какие были письма и какие в них были слова...

- Вы такая смелая? Разве вы не отдавали себе отчета, что можете пострадать от дружбы с Вишневской и Ростроповичем?

- Вы знаете, я, если можно так сказать, в то время и пострадала. Когда Ростропович уезжал из страны, то я провожала его вместе с его друзьями и концертмейстером Лилей Могилевской, она сейчас живет в Нью-Йорке. Примерно в это же время меня представили на звание, а дали его только через два года. Почему-то мои документы все время теряли в кабинетах райкома, горкома, министерства...

Когда мы работали в "Метрополитен", мне позвонила дочка Вишневской и сказала, что родители приехали из Вашингтона в Нью-Йорк, чтобы повидаться со мной. И мы с ними тайком встречались - я и Масленников, наш певец. Они подъехали на машине к гостинице, мы взяли такси и уехали. Но в театре все всё знали.

А в восемьдесят третьем году я была проездом во Франции и нас сопровождала женщина из Госконцерта. Она пригласила меня прогуляться по ночному Парижу, а я сказала, что у меня встреча со знакомыми грузинами из посольства. Я наврала, естественно. Женщина ушла, и я спокойно набрала телефон Вишневской. И она взяла трубку и спросила, где я. "Так это же в двух шагах от нашего дома!" закричала она. Через полчаса мы обнимались, целовались посредине маленькой площади. Потом пошли к ней домой, и до трех часов утра она мне читала отрывки из книги, которую писала тогда. Я никогда не забуду этой ночи.

Вообще я друзей никогда не предаю.

- Как вам удается дружить с теми, кто в Большом между собой всегда враждовал?

- Вишневская знает, что я дружу с Образцовой. Образцова тоже в курсе, что я дружу с Вишневской. Но я никогда ни ту, ни другую не подводила в жизни. Галина не ревнует меня, хотя могла из-за того, что я дружу с Леной, порвать наши отношения.

- У актрис драматического театра, мягко говоря, не всегда удачно складывается личная жизнь. Интересно, в этом смысле личная жизнь оперных певиц отличается от жизни драматических?

- Драматические артисты, как правило, влюбляются в тех, с кем играют. У них киносъемки, спектакли, партнеры меняются. А оперные... У нас строгий режим и главное все-таки голос. Мы не свободны в отличие от них.

- То есть вы хотите сказать, что голос вносит ограничения в личную жизнь?

- Да, конечно.

- Например, нельзя целоваться на морозе...

- Ну да. Смешно. Бывает... Но есть примеры оперных пар - вот испанец Аланья, тенор, и румынка Георгиу, сопрано - знаменитая пара. Они познакомились, когда вместе пели, и так полюбили друг друга. Но... два певца в доме - это очень трудно. Каждый занят своим голосом. И кто-то должен жертвовать собой.

- Милашкина и Атлантов - тоже крепкий союз.

- Да, можно сказать, что в свое время ради Атлантова Милашкина жертвовала своей карьерой. Хотя Тамара была состоявшейся певицей, но тенор - это такой, знаете, голос, он требует к себе больше внимания и заботы. Тамара делала все, лишь бы ему было хорошо. Даже в день своего спектакля она могла заниматься хозяйством, готовить для него и так далее...

- А вы бы так могли?

- Наверное, нет. Но так говорю - "наверное", - потому что у меня не было в жизни такого случая. Все-таки я вам могу сказать, что ради любви не смогла бы жертвовать своим любимым делом, своей карьерой. Потому что фактически это единственное, что у меня есть. Может быть, поэтому я без семьи. Но, возможно, это эгоизм.

- Странно, но вы не похожи ни на смелую женщину, ни на законченную эгоистку. Значит, столько лет вы морочили публике голову?

- Да... Хотя у меня есть друг, и он не певец.

- Интересно, сколько длится оперная партия на протяжении всего спектакля? Кто-нибудь пытался это подсчитать?

- По-разному. Чистого пения может быть сорок минут, а может - полтора часа. Это очень много - как недельная работа у станка. За спектакль можно похудеть на два килограмма, и я худею... если потом не добавляю. Есть певцы, которые съедают, например, бутерброд в антракте, потому что, когда поешь, чувствуешь голод. А я за семь часов до спектакля должна поесть, и все.

- В день спектакля молчите?

- Молчу, конечно. Говорю, но так немного, по необходимости. Вообще лучше два дня молчать перед спектаклем, потому что разговор - это самое ужасное для связок.

- А зима для связок - это смертельно?

- Смертельно, когда резкие перепады погоды или резкие выбросы на Солнце.

- И алкоголь?

- Очень влияет. Если я выпью красного вина или шампанского, то всё: на три дня выключена из жизни - как будто и голоса не было. Хотя говорят, что итальянские певцы в день спектакля обязательно пропускают бокал красного вина. Я удивляюсь: ведь вино так сушит горло...

- А это правда, что на Западе, когда у певиц критические дни, спектакль отменяется?

- Ну что вы! Это у нас в Большом работают за зарплату, а там - по контрактам. Вообще-то наша опера более гуманная: нам полагается три дня не петь. Как говорят врачи, в такие дни связки набухают, теряют эластичность. На Западе нашли способ борьбы с этим - певицы пьют мочегонное. В противном случае, если форсировать звук, а голос в эти дни очень садится, может быть кровоизлияние связок. Меня в театре всегда просят: "Дайте нам ваш параграф". Это значит, я должна назвать дни.

- А вы можете позвонить и отменить спектакль?

- Конечно, есть несколько составов. Но обычно я этого не делаю.

- Вы часто повторяете, что терпеть не можете партии голубых героинь...

- Да, я не люблю петь голубых героинь. Вот злодейки - это все мое. Ведь я же пою у Гергиева в "Лоэнгрине" Ортруду - злодейка хуже не бывает. Амнерис из "Аиды" - ангел по сравнению с ней.

- Может, у вас скрытые злодейские качества и Маквала - добродетель - это только миф Большого театра?

- Может быть... Возможно, чего мне не хватает в жизни, я имею возможность попробовать на сцене. В жизни иногда бывают такие случаи, когда готова выплеснуть гнев или возмущение, но так как я очень сдержанна, то крайне редко у меня такой выплеск случается. Когда все накапливается внутри, то, наверное, сублимируется в таких ролях, как Ортруда.

- Опера - такое монументальное искусство, в котором, кажется, не может быть никаких неожиданностей...

- У нас в опере случаются потрясающие вещи. У меня был дебют в "Аиде" в Италии, в "Арена ди Верона". Я открывала сезон знаменитого театра на тридцать тысяч мест. И вот я репетирую три раза в день, по неопытности пою в полную силу и вдруг перед генеральной чувствую, что голос пропадает, даже говорить не могу. Пошла к врачу, а он мне:

- Двадцать дней петь запрещено. Молчать.

- Как молчать?! У меня же шесть спектаклей!

- Ни звука!

Но это же мой дебют, - думаю я в панике. Молчу, никому ничего не рассказываю. Умоляю врача сделать мне укол, который дает энергию и тонус. Но картина с голосом не меняется. И вот - спектакль. Я пою и с ужасом жду третьего акта, где сложнейшая ария Аиды. Страх перед тем, что будет. И о, счастье - вы не поверите, - начинается дождь! А театр под открытым небом: ладно бы зрители вымокли, да ведь оркестр играть не может. Так спектакль и отменили.

- Но как это петь с несмыканием связок?

- Это, наверное, опыт и огромное желание. Да лучше таких экспериментов не делать. Да если бы несчастье заключалось только в связках! У меня, знаете, какой случай был? В Большом театре я пела "Орлеанскую деву", и в финале моя героиня возносится на кресте, который рабочие прикрепляли к специальной подставке. За несколько секунд они должны были вставить штыри в крест, а крест в подставку, прикрепить меня ремнями к кресту и дать в руки специальную колодку. На одном из спектаклей они все быстро сделали, но почему-то не успели меня привязать.

И вот я стою в образе, готовлюсь вознестись. Поплыла вверх. Хор сзади поет. Из люка валит дым. И в тот момент, когда меня подняли почти на шесть метров, подставка подо мной закачалась и я, не успев даже измениться в лице, рухнула. В голове пронеслась только мысль - это гибель. Из зала, наверное, это смотрелось зрелищно. Публика ахнула, но решила, что так и должно быть с Орлеанской девой. Знаете, что меня спасло? Во-первых, колодка в руках, она самортизировала мое падение, иначе бы я размозжила лицо и грудь. А во-вторых, это было Рождество.