Повести - Исай Калашников

— У вас все готово? — спросил он.

— Да, — ответил Иван Петрович. — Но пойдем, Жаргал, перекусим на дорогу.

— Не могу, надо спешить. — Летчик показал на северо-восток.

Оттуда наплывали, затягивая линялую синь неба, густые, с черными подпалинами облака. Но воздух был по-прежнему неподвижен, зноен; в тайге стояла глухая, густая тишина. Эта тишина была подозрительной, казалось, в ней что-то назревает.

Иван Петрович усадил Мартына Семеновича, положил под ноги рюкзак с нехитрым походным имуществом.

— Ружье-то свое взял бы…

— Зачем взад-вперед таскать?

— Думаешь вернуться до осени?

— Вернусь обязательно, Иван Петрович.

— Дай-то бог… А ты, Антон, зачем тащишь свою двустволку?

— Я? — Антон для чего-то погладил спрятанное в чехол ружье. — Вы меня спрашиваете? Я без ружья, Иван Петрович, никуда…

Прощаясь с Лешкой, Иван Петрович подал, как взрослому, руку.

— Ну, будь здоров! — Ему хотелось сказать еще что-то, может быть, попросить, чтобы он не улетал, остался, но сын нетерпеливо переминался с ноги на ногу, беспокойно оглядывался, и, вздохнув, Иван Петрович повторил: — Будь здоров!

Пока собирались, усаживались, тайга очухалась от усыпляющего зноя, сдержанно зашумела. Порыв ветра пробежал по поляне, причесывая жесткую траву, запутался в кустах черемухи, угас.

Подпрыгивая на неровностях, самолет пробежал немного, оторвался от земли и пошел низко над лесом. Иван Петрович постоял на месте, провожая взглядом самолет, снова вздохнул. Неловко получилось с Ленькой, ох и неловко!

Немного погодя он и двое его товарищей пошли друг за другом, как обычно ходят таежники, к палаткам партии. Дорогой их застала гроза. С быстро потемневшего неба хлестнул крупный дождь, зеленое жало молнии впилось в горб хребта, и мощные раскаты грома прокатились по падям. Они быстро сделали шалаш, укрылись под ним. Иван Петрович взглянул на часы. Смог ли летчик увести самолет от грозы?

Дождь шел всю ночь. К палаткам они пришли на другой день. Иван Петрович сразу же связался по рации с базой. Говорил он недолго. Вышел из палатки, сел на пенек, попросил закурить, чего с ним никогда не случалось..

— Самолет пропал, — сказал он, разминая папиросу непослушными пальцами. — Где он, пока ничего не известно.

Последующие дни не принесли ничего нового. Над тайгой кружили самолеты и вертолеты, две группы охотников отправились по земле, держа путь к зимовью, но самолет с летчиком и пассажирами как в воду канул.

IV

А с самолетом случилось вот что…

Пытаясь обойти грозовую тучу, летчик сбился с курса. Кончалось горючее. Надо было садиться, но ему долго не попадалось подходящей прогалины или поляны. Наконец сквозь дождевую завесу Жаргал увидел узкий язык земли, свободный от леса. Может быть, это было не совсем то, что нужно, скорее, даже наверняка не то: зеленая полоска далеко вдавалась в болото. Но выбора не было…

Глаза Жаргала сузились в лезвия, ноздри слегка приплюснутого носа побелели.

Самолет коснулся земли, подскочил, накренился, выправился и побежал, переваливаясь с боку на бок, с каждой секундой замедляя бег. Вдруг он споткнулся, клюнул носом и мягко осел. В наступившей тишине по крыльям и фюзеляжу звучно застучал дождь. За стеклами метались под ветром упругие метелки камыша. Жаргал оглянулся. Пассажиры сидели с напряженными лицами, будто ждали еще чего-то. Открыв дверцу, Жаргал выпрыгнул под хлесткие струи дождя, съежился, поднял воротник пиджака. Самолет продавил травянистый слой и распластался на земле подстреленной птицей. Как его теперь выручать отсюда? Едва возникнув, этот вопрос раздробился на десяток других. Где они сели? Далеко ли селенье? Удастся ли сразу связаться со своими?..

Он вернулся в кабину, закурил.

— Что случилось? — проскрипел за стеной требовательный голос Мартына Семеновича.

До последнего момента Жаргал ничего им не говорил; уже разворачиваясь над болотом, велел приготовиться к посадке.

— Нет горючего, — коротко ответил Жаргал, замолчал, будто этим все исчерпывалось.

Почти в один голос они засыпали его теми вопросами, которые он только что задавал себе.

— Ничего страшного, не беспокойтесь, — уверенно, слишком уж уверенно сказал он.

Ему самому хотелось убедиться, что так оно и есть, хотя он точно знал: положение незавидное. К зимовью он вылетел без радио. В рации перегорела лампа, а запасной не оказалось…

На землю надвигалась ненастная ночь. Жаргал включил свет, и тьма сразу стала черной и плотной.

— Поужинаем? — Он достал из своего саквояжа хлеб, масло, конфеты в розовых бумажках. Проделал это неторопливо, спокойно, так, будто и в самом деле ничего особенного не случилось; пробовал шутить, но на шутку никто не отозвался.

Утром дождь перестал. Тучи рассеялись. В синеве неба, густой и чистой, проплывали розовые хлопья облаков. Мокрая трава, ветви кустарников искрились всеми цветами радуги. Над обширным болотом висели клочья рыхлого тумана; со свистом стригли воздух быстрокрылые чирки; в камышах перекликались кряквы. На северо-западе за вершинами деревьев в небо врезались зазубрины хребта. Острые грани гольцов стремительно падали вниз, исчезали в зелени леса. Жаргал сидел на корточках у крыла самолета, наносил на лист бумаги колонки цифр. На скуластом, бронзовеющем под лучами солнца лице была хмурая задумчивость. Скорость самолета, скорость ветра; время полета — из всего этого получалось, что до ближайшего селения самое малое сто — сто пятьдесят километров. Пересчитав несколько раз, он смял бумагу, поднялся.

— Давайте выбираться на солнце.

Лешка высунулся из самолета, зажмурился от яркого света, протер кулаком заспанные глаза.

— Утки летают, да? Антон, утки летают. Пойдем постреляем?..

— Пострелять, конечно, можно бы, но сейчас не до этого…

Жаргал помог им вынести Мартына Семеновича. Его посадили на бугорке, под кустом тальника. Он осмотрелся, протянул руку к гольцам, спросил у Жаргала:

— Знаешь, что это такое? По-моему, Аретиканские горы. Наверно, они. Понимаешь, куда упорол?

— Понимаю, — виновато сказал Жаргал. — Давайте советоваться…

Он рассказал о результатах своих расчетов.

— Так и должно быть, если это Аретиканские горы, — подтвердил Мартын Семенович.

Он кряхтел и морщился — от боли в ноге или оттого, что влип в эту историю. На Жаргала он ни разу не взглянул. Зато Антон не спускал с летчика неприязненного взгляда, удивленно хмыкал, осуждающе качал головой.

— Вот это ловко! Вот ловко дак ловко!