Повести - Исай Калашников

Раньше бы его этим не шибко испугали — развод так развод. Теперь все видится иначе. Одному, конечно, жить можно, и даже неплохо. Денег сколько надо завсегда добудет. А куда с ними? Дружки, которые не прочь выпить на даровщину, завсегда, понятно, найдутся. А на кой черт они сдались?! Пока пьют — друзья-товарищи, а вышли денежки — знать тебя не знают. Нет, Антон, жизнь надо как-то переиначивать. Не переиначишь, будет бить она тебя, как приблудную собаку, гнать от тепла своих костров.

А что делать, как повернуть свою жизнь? Может, покаяться перед Мартыном Семеновичем, сознаться во всем?

От земли к небу всплывали сумерки. Не видно стало ни синих горбушек гор за болотом, ни самого болота. С вершин скалистого кряжа потянуло свежестью. Антон накинул на плечи телогрейку, застегнул под бородой пуговицу. Можно было немного вздремнуть, все равно ничего не видно. Пройди сейчас через болото целое стадо сохатых — не узнаешь, откуда и как шли. Вспомнив про мясо, Антон стал на ощупь отрезать маленькие кусочки и есть без всякого аппетита.

А может, не сознаваться? Может, поверит Мартын Семенович, что ненароком откололся? Неужели не поверит, если хорошо поговорить с ним? Верил же раньше, почему бы сейчас не поверить?

Поднялась луна, посеребрила метелки камышей и сонные деревья; луна была полная, светила щедро, но свет этот был какой-то обманчивый, будто и все видно, а приглядишься — не различить, где кончаются кусты и начинаются заросли камышей, и лесину одну от другой не отделишь. Все в этом свете сливается в одно, и всюду лежат черные тени.

«Нет, не поверит Мартын Семенович», — подумал Антон и снова начал прикидывать, как ему жить дальше. Так и эдак прикидывал — хорошего получилось немного.

С рассветом лес оживился, наполнился стрекотом и щебетанием птиц. Вдали, за вершинами деревьев, поднялся столб дыма, подкрашенный с одного бока первыми лучами солнца. На таборе встали и варили завтрак. Скоро придет Жаргал…

Антон повернулся к болоту, обшарил глазами осоку, камыши. Вправо от него, далеко в болоте, что-то чернело; этой черновины вчера будто не было. Или была? Разглядеть, что там чернеет, мешало солнце. Антон поднес к глазам кулаки и сквозь них, как в бинокль, попробовал вглядеться в черновину — все равно ничего не видно: очень уж далеко. Но, кажись, это что-то живое, кажись, подвинулось немного ближе. Что, если это сохатый с той стороны?

Уже не отрываясь, Антон следил за черновиной. Чуть погодя она, приближаясь, раздвоилась. Теперь Антон не сомневался, что через болото идут сохатые. Он спохватился, что совсем не примечает, где они проходят. Животные двигались как бы вдоль берега. «Длинная гряда камышей… Плешина чистой воды… Островок…» — отпечатывал Антон в памяти наиболее заметные приметы.

На берег звери вышли недалеко от сосны, на которой таился Антон. Это была самка и здоровенный рогач. Они постояли, потаращив уши, вглядываясь в стену леса, и скрылись в чаще.

Антон слез с дерева, устало потянулся, бросил на траву телогрейку, лег. У него было такое чувство, какое бывает, когда сделаешь что-то очень важное.

Через несколько минут он крепко спал.

XXII

В тот же день они прошли по следу зверей, отмечая дорогу вехами — завязанными в узлы камышинами и пучками осоки. Идти было трудно. Иногда брели по пояс в воде, иногда, сбиваясь с направления, попадали в топь. Возвращались назад и, прощупывая шестами дно, шаг за шагом двигались дальше. Пока добрались до крутого берега, выбились из сил. Мокрые с головы до ног, вышли к чахлому ельнику, сели на кочки. В трех шагах от них из болота вытекал ленивый, почти задушенный водорослями ручей.

— По ручью и будем двигаться, — сказал Антон. — Он выведет нас к реке, а река — к людям.

— Река близко? — спросил Лешка.

— Это я не знаю. Но ручьи всегда впадают в реки.

Серые зубцы скалистого кряжа с этого берега казались еще более острыми. Кое-где за них зацепились белые хлопья облаков. Лес у подножия синел сплошной полосой. Где-то там их ждет Мартын Семенович. Томится от одиночества и неизвестности. Лешке захотелось как можно скорее вернуться на табор, обрадовать его. Ему досталось больше всех. А из-за кого? Не расхныкался бы в тот раз, и Мартын Семенович не сломал бы ногу. До чего нежный и хлипкий был — вспомнить противно!

Передохнув, пошли обратно. Возвращаться было много легче. Теперь они уже знали и направление, и опасные места.

Даже с Мартыном Семеновичем на носилках идти будет не так уж трудно, когда знаешь дорогу. К тому же их трое. Устал — сменись, отдохни.

— Стойте! — Жаргал поднял предостерегающе руку.

Лешка быстро огляделся, ничего не заметил. А Жаргал смотрел назад поверх леса.

— Слышите? — спросил он.

Лешка приложил ладонь к уху. За лесом, похоже, гудел мотор. Гул становился яснее, отчетливее.

— Самолет! — закричал Лешка. — Самолет гудит!

— Нет, не самолет… Тише. — Жаргал подмял под ноги камыши, встал на них.

Вдруг из-за гор зеленой стрекозой вывернулся вертолет; сверкая лопастями винта, поплыл над кромкой болота. Они закричали в один голос, будто там, на вертолете, их могли услышать. Первым опомнился Жаргал. Он сбросил пиджак, накинул его на шест и стал размахивать им, как флагом.

Вертолет качнулся, стал заворачивать к ним.

— Увидели! Увидели! — Лешка приплясывал, разбрызгивая ржавую воду.

Снизившись над ними, вертолет повис, оглушая гулом мотора. Вихри, поднятые винтом, ломали, пригибали к воде камыши. Открылась дверца, и к ним упала веревочная лестница. Лешка уцепился за нее обеими руками, будто боялся, что вертолет улетит.

— Поднимайся, — подтолкнул его Жаргал.

Зажмурив глаза, Лешка полез по качающейся лестнице.

Чьи-то руки подхватили его, втянули внутрь машины. Кто-то, перекрикивая шум мотора, прокричал над ухом:

— Где четвертый?

— Там, в лесу! — закричал Лешка.

Последним в вертолет поднялся Антон. Жаргал и Лешка протянули ему руки…

Захлопнулась дверца кабины. Покачиваясь, вертолет поплыл над болотом к лесу, к синей струйке дыма, ввинченной в небо.