Повести - Исай Калашников

— Кажется, прошли дальше, — прошептал Дымов. — Надо идти обратно.

В его шепоте было смущение, понятное Мише. Мало ли кто мог выстрелить. Ружье почти в каждом доме. Могли, дурачась, пальнуть ребятишки. Или ребята подшутили над Дымовым. Завтра на смех подымут…

— Дайте фонарик, я пойду первым, — в полный голос сказал Миша.

Хотелось разломать тишину леса и таинственность, сокрытую в ней.

Возвратились на поляну, и Миша напрямую направился к тому месту, где, как говорили Дымов и Марийка, блеснул огонь. Шел с частыми остановками. Прислушивался. Вновь навалилась тишина, заставляющая невольно напрягаться. Подошли к густым зарослям молодого сосняка. И где-то за ним послышался слабый звук, не то стон, не то всхлип. Продираясь сквозь чащу, царапая лицо и руки отсохшими сучьями, он вышел на узкую прогалину, обогнул толстую корявую лиственницу и оторопело остановился, вскрикнул. На земле, ничком, прижав руки к груди, лежал человек. Еще не увидев его лица, он понял: Тимофей Павзин.

Сунув фонарик Дымову, повернул Тимофея на бок. Все его лицо, руки покрывала загустевшая кровь. Из горла с редким дыханием вырывались хлюпающие звуки.

— Бегите в поселок! Машину, носилки! Позвоните в милицию!

При свете фонарика он стал осматривать землю, увидел блеснувшую нить жилки, по ней вышел к ружью. Не притрагиваясь, обошел вокруг него, посветил в зловеще-пустые зрачки стволов, походил по прогалине, ощупывая тускнеющим лучом фонарика деревья и землю, прикрытую толстым слоем рыжей хвои. Ничего больше не нашел. Выключил фонарик и стал ждать.

Вскоре послышалось тарахтенье мотора, блеснул свет фар. Машина остановилась у края леса. Люди шли напрямую. Миша, посигналил им фонариком.

Тимофея положили на носилки и понесли. Но из поселка стали подходить люди, любопытствуя, они лезли к тому месту, где лежал Павзин, негромко разговаривали, высказывая догадки и соображения, спорили. Миша боялся, что следы, если они есть, будут затоптаны, осаживал людей, просил держаться в отдалении. Вернулся Дымов. Сказал, что дозвонился до милиции, а Марийка вызвала хирурга из районной больницы. Но Павзин плох… Миша попросил Дымова увести отсюда людей.

— А вы? — спросил Дымов.

— Я тут останусь. Буду ждать своих.

— Неловко одному-то. Я тоже могу остаться. Или ребят попросим.

— Не надо. Вы лучше вот что сделайте. Проследите, чтобы никто из посторонних не заходил в больницу.

— Задачу понял, — сказал Дымов, подошел к любопытным. — Выстрел мы с Марийкой услышали. Идемте — расскажу…

Миша остался один. Его окружила глухая, вязкая тишина. Он привалился спиной к лиственнице, поднял воротник плаща, прячась от влажного холода, сползающего с гор. Было жаль, что поссорился с Соней. Она, наверное, все еще злится. Ей и в голову не приходит, что он сейчас один в молчаливом лесу сторожит клочок земли, где только что пролилась кровь человека. Еще одна жертва… Чего? Страха, глупости, злобы?

Длинная ночь подходила к концу, когда на краю леса снова остановилась машина. Дымов привел Алексея Антоновича и Зыкова. Володя принес усиленный фонарь. Холодный белый свет залил прогалину.

— В больнице были? — спросил Миша у Зыкова.

— Были. Пока жив. Но… — махнул рукой.

Алексей Антонович, хмурый, молчаливый, осмотрел ружье, подергал за жилку.

— Надо установить, чье оно. Зыков тоже осмотрел двустволку.

— Это ружье я видел в доме Тимофея Павзина.

— Да? Вполне возможно, что это самоубийство.

— Что-то уж очень сложнооборудованное самоубийство. — Зыков достал из портфеля фотоаппарат, принялся делать снимки; свет блица выплескивался из круглого глаза рефлектора.

— Сложно или не сложно — это ничего не доказывает.

Начальник прохаживался по прогалине, смотрел себе под ноги. Под его до блеска начищенными сапогами потрескивали сухие веточки. Он был в форме. Правая пола кителя оттопыривалась, под ней угадывалась кобура пистолета. При свете лампы жарко вспыхивали медные пуговицы, кокарда на фуражке. Миша перевел взгляд на Зыкова. Тот был в неизменном клетчатом пиджаке, в мятых, вспузырившихся на коленях брюках. Но, странно, Зыков выглядел более собранным и подтянутым, чем начальник. Зыков работал. А начальник, похоже, не знал, чем заняться.

Миша рассказал о своем разговоре с Куприяном Гавриловичем.

— Так, — сказал Зыков, опуская фотоаппарат. — Вот как. — Повернулся к Алексею Антоновичу: — А ведь вы, помню, говорили, что опрашивали Куприяна Гавриловича.

Алексей Антонович молча пожал плечами.

С бледнеющего неба сочился рассвет, и вспышки блица становились все более тусклыми. Закончив фотографирование, Зыков попросил Мишу упаковать ружье и жилку, сам полез в дупло, достал сверток.

— Вот и шкурки.

— А вы говорили! — чему-то обрадовался Алексей Антонович. — Думаю, что прав я, не вы, Зыков.

Володя и Дымов развели огонь. Сидели возле него, покуривали, вели разговор о своих шоферских делах.

Над вершинами деревьев показался край багрового солнца.

— Ну, все, — сказал Зыков. — Поехали.

Вышли из леса и сели в газик.

— Куда? — спросил Володя, выруливая на дорогу.

— В больницу, — распорядился Зыков.

Алексей Антонович сутулился на переднем сиденье. Ни разу не обернулся. Только возле больницы выпрямился.

— Вы идите. А я поеду к Минькову. Там вас подожду.

Машина ушла.

Они втроем — Зыков, Миша и Дымов — тщательно вытерли на крыльце ноги. Зыков открыл дверь. В коридоре встретила Марийка. Строго глянув на них, прижала палец к губам.

— Не приходил в себя? — тихо спросил Зыков.

— Какое там! Всю грудь разворотило. Хирург только руками развел. Не жилец Тимоха.

— Пошли, Миша, к Минькову, — сказал Зыков.

На улице он громко, во всю грудь вздохнул, стиснул плечо Миши:

— Такие-то, брат, дела…

Мише захотелось закурить. Полез в карман. Пачка была пустая.

— Ты иди, а я в чайную забегу. Сигарет куплю.

XXXVII

Ночевать Степан остался у Клавы. И опять почти не спал.

На рассвете встал, оделся, вышел на улицу. Увидев над домом Константина Данилыча дымок, постучал в окно. Раздвинулись тюлевые занавески, показалось широкое лицо Агафьи Платоновны.

— Чего тебе?

— Спичек бы мне, — нашелся он. — Собрался печку затопить, а огня нету.

Она открыла створку, подала коробок спичек.

— Ты и вечером, кажись, брал у меня спички…

— Брал. Да потерял, кажется, — не оплошал он и тут.

— Тут не спички, голову потеряешь, — Агафья Платоновна хлюпнула носом. — Сначала Веру Михайловну, теперь Тимофея. Сроду такой страсти не было. Говорят, доктор приехал, бог даст, спасет Тимофея.