Повести - Исай Калашников

Выплеснул капли водки из стакана, зачерпнул воды, пил ее маленькими глоточками, ходил по избе. Грязные, продымленные стены были голы и убоги. Лишь у дверей висела двустволка. Взгляд все чаще задерживался на ней. Та самая. И где, интересно, прячет вкладыш — винтовочный ствол? Наверняка где-то здесь.

— Оставшихся соболишек где хранишь? Дома?

— А? — взгляд Тимофея был тусклым, отсутствующим. — Нет. Не дома. В дупле, которое показывал.

— Там, видел, ребятня хороводится. Наткнуться могут. Перепрятать надо.

— Угу. Перепрячем.

Степан поставил стакан на стол, закрыл лицо ладонями, постоял так, положил руку на широкую спину Тимофея.

— Все будет хорошо. И дом, и Марийка твоими будут. Ты вот что… Как стемнеет, приходи к дуплу. Перепрячем соболей. Они еще пригодятся. Потом ко мне ужинать. Клавку попрошу приготовить того-сего. Посидим, поговорим, выпьем. Хорошо? А я сейчас схожу уток постреляю… В моем ружье выбрасыватель что-то ерундит. Возьму твою двустволку?

— Бери.

— Дай завернуть во что-нибудь? А та штуковина где?

Тимофей поднял половицу, достал винтовочный ствол. Так и есть, держал, вахлак, под боком.

— Пусть тут полежит. Потом тоже уберем с глаз подальше.

Разобрав двустволку, завернул ее в мешковину, сверх того в газету, обвязал бечевкой. Получился аккуратный сверток. Кто и встретится, не подумает, что это ружье.

XXXIII

После Степана в гостиницу зашел Константин Данилыч. Переговорил о каких-то домашних делах с Агафьей Платоновной, присел на табуретку, принялся набивать трубку. Спросил у Миши:

— Один остался?

— Один…

— А те двое? Или у них более важные дела объявились?

— Это как и с какой стороны посмотреть, — уклончиво ответил Миша.

— Ты и один совладаешь. Старательный. Вон какой косогор вскопал. Руки-то не болят?

— Болят. Но он не сознается, — подыграла ему Соня. — Он — личность сильная и волевая.

— Руки не беда, — сказал старик. — Была бы голова не перетружена.

— Этого, думаю, не случится, — добавила перцу Соня.

— И я так же кумекаю. Ефимшу моего прощупывать — напряжения ума не требует. Не косороться, парень. Шибко мне глупым показалось, когда вы за сына принялись.

— Извините, но вы чего-то не поняли. Приниматься за него мы не собирались.

— Понял, парень! Злился я на вас. Поехали к нему, к вам пристрял. Боялся, своими подозрениями собьете парня моего с панталыку. А ты ничего, ловкий, осторожненько с ним обошелся. Тут я и подумал: не зря ли я так-то? Ефимша мне известный и насквозь видный. А вам нет. Стало быть, проверять надо. Обиды, значит, не должно быть. Стал дальше думать уже без всякой злости: кто он, душегубец? Прикидывал и так и этак, ничего у меня не получается. И у вас, смекаю, не получится: знаете-то не больше моего, а может, и поменьше.

— Может быть, — пересиливая себя, улыбнулся Миша.

Старик, видимо, хочет втянуть его в спор. Ну уж нет, не выйдет. Не будем спорить, старик. Тем более, что ты не так уж далек от истины.

Пока старик попыхивал гаснущей трубкой, издающей сипение, Миша приготовил пилюлю для Сони. Сказал Константину Данилычу:

— Соня книгу о природе пишет. Нужны вы ей. Да беспокоить стесняется. Побеседовали бы с ней.

— Для дела я времени не жалею. Стесняться меня нечего. Сейчас я свободный, так что могу и порассказать, и кое-что показать.

Надменно вскинув голову, Соня окатила Мишу холодным взглядом. Но, вкусив мстительной сладости, он уже не хотел остановиться на полдороге.

— Об этом, именно об этом она и хотела попросить вас.

Пусть теперь выпутывается, как хочет.

— Раз такое дело, идемте.

Старик с готовностью встал, спрятал трубку в карман. А у Сони язык не повернулся отказаться. Застегивая плащ, сердито погрозила Мише: «Подожди, я тебе все припомню!»

От гостиницы пошли по тропинке, по той самой… Она змейкой вилась в серой траве. Утоптанная земля успела подсохнуть, и на ней не оставалось никаких следов. Вот и ручей, совсем обмелевший, и косогор, старательно им перелопаченный.

— Нашел пулю-то? — спросил старик.

— Нашел.

— Ну? Вот уж не думал.

Нельзя было понять, искренне удивляется старик или подковырнуть хочет. И Мише вспомнилось, как радовался находке. Думал, что это и есть золотой ключик, открывающий доступ к тайнам.

— Пулю нашли. А толку-то! Без винтовки она немного стоит.

— Стало быть, пуля от винтовки? От трехлинейки?

— Да, от трехлинейки. А их тут давным-давно нет.

Старик остановился.

— Не говори, парень! Не знаешь, не говори. Есть у кого-то винтовка.

— Люди говорят: нет.

— Ты слушай, что я говорю. Года два назад или чуть побольше кто-то у меня спрашивал, нет ли винтовочных патронов. Я еще посмотрел, не осталось ли чего с той поры, когда сам ружьишком баловался. Нет, не осталось. Кто же спрашивал, дай бог памяти… — старик потерянно потоптался. — Не припомню. Нет.

— Пожалуйста, вспомните! — разом взволновался Миша. — Как можно забыть!..

— С мое поживешь, и у тебя память будет, как чужой амбар, чего надо — так вот, сразу, лоб разбей, не найдешь.

— А скажите…

— Стой! — вдруг резко оборвал Соню старик, живо повернулся к Мише. — А я вспомнил! Куприян Гаврилович просил у меня патроны.

— Так я пойду, поговорю с ним, — сказал Миша.

— Иди. Да не забудь, что в тот вечер Куприян Гаврилович у меня сидел, ни на минутку не отлучался.

Дома Куприяна Гавриловича не оказалось. Его старуха сказала, что ушел вроде бы порыбачить, а куда — она не знает. Но до вечера не будет, потому что харчишек с собой взял.

Направился в магазин. Но и тут постигла неудача. Завезли свежие продукты, у прилавка толпились бабы. Руки Клавы были в беспрерывном движении — взвешивала, отсыпала, отрезала, отливала, щелкала на счетах. Протискался к ней под неодобрительный гул баб, попросил сигарет. Пока она звенела мелочью, отсчитывая сдачу, спросил:

— Когда можно поговорить?

— А вечером. Когда закрою.

Пообедав в чайной, пошел в гостиницу. Надо было ждать.

XXXIV

Чувствовал себя Алексей Антонович прескверно. Боль в коленях утихала лишь на малое время, терзала его нудным постоянством днем и ночью. От нее, как видно, начало пошаливать и сердце. Он прилежно принимал лекарства, но ни на минуту не верил, что от них станет легче. Не лекарства ему были нужны сейчас…

Дело, которое, как недавно надеялся, станет чем-то вроде поворотной вехи в его службе, грозило обернуться сплошными неприятностями. Сысоева вынужден был отпустить. Дополнительная проверка его личности пока ничего не дала. А тут — Зыков с обыском… Надо же придумать такое!