Всеволод Большое Гнездо - Алексей Юрьевич Карпов

Святославовы бояре тоже уговаривали князя:

— Брат твой ушёл во Владимир, а тебя бросил!

И Святослав согласился отворить город и перейти на сторону большинства. Он целовал крест братьям, а те передали ему Пронск, в котором он теперь должен был княжить один, без брата.

Особенно горькой оказалась участь сидевших в осаде людей Всеволода Глебовича и его близких. Победители захватили в плен его жену и детей и повязали всю его дружину и бояр; всех их увели в Рязань в качестве пленников вместе со всем их добром. Но точно так же были схвачены и владимирцы — из числа трёхсот, присланных в Пронск Всеволодом Юрьевичем. А это владимирский «самодержец» не мог воспринять иначе как открытый вызов и личное оскорбление.

Всеволод Глебович немедленно занял Коломну. Его появление в этом стратегически важном городе на границе Владимирской и Рязанской земель могло произойти только с ведома великого князя. «И сел в Коломне, — пишет о Глебовиче летописец, — и начал воевать, и бысть ненависть между ними люта».

Всеволод Юрьевич тоже начал собирать войско, готовясь к большой войне. Но сначала он обратился со словами увещевания к князю Святославу Глебовичу, ставшему теперь главным его обидчиком:

— Верни мою дружину добром, как и получил её у меня! Если миришься с братьею своею, то моих людей зачем выдаёшь? Я к тебе послал, ведь ты у меня выпросил [их], челом бив. Если ты воюешь, то и они воюют; если ты мирен, то и они мирны!

Глебовичам пришлось задуматься. Захватив людей Всеволода Великого, они поступили очень неразумно. Понимая это, князья поспешили вернуть владимирцев обратно князю, напоминая ему, что прежде исправно участвовали во всех его военных предприятиях и проливали за него кровь (как это было на Влене и в Болгарском походе). Князья во всём винили своего брата Всеволода, начавшего, по их словам, усобицу, и с поклоном, как к отцу, обращались к владимирскому «самодержцу», не забывая, впрочем, что и сами принадлежат к единому с ним княжескому роду:

— Ты — отец, ты — господин, ты — брат! Где твоя обида будет, мы прежде тебя головы свои сложим за тебя! А ныне не имей на нас гнева! Если и воевали против своего брата, то потому, что он нас не слушает. А тебе кланяемся, а людей твоих отпускаем!

Но это уже не могло удовлетворить Всеволода Юрьевича. Он исходил из того известного на Руси постулата, что «брань славна лучше есть мира студна (постыдного. — А. К.)» — эта сделавшаяся знаменитой фраза повторена в летописном рассказе о Рязанской войне дважды.

Остановить войну попытались его союзники Ольговичи — великий князь Святослав Всеволодович (тесть Романа Глебовича) и Ярослав Черниговский (с которым как раз тогда Всеволод вёл переговоры о династическом браке). Весной 1186 года они направили своих послов во Владимир. Вместе с ними с миротворческой миссией к князю прибыл черниговский епископ Порфирий. 22 мая, в самый день Вознесения Господня, он явился во Владимир и — что казалось символичным — остановился во владимирском Вознесенском монастыре. Рязанская земля в церковном отношении подчинялась черниговскому епископу, и Порфирий имел все основания обратиться к Всеволоду Юрьевичу, дабы «умирить» его с Глебовичами. Как мы помним, однажды Порфирий уже выступал миротворцем, пытаясь «отмолить» того же Романа Рязанского и его отца Глеба Ростиславича, захваченных Всеволодом в плен. Всеволод тогда плохо обошёлся с ним, однако Романа всё-таки отпустил.

На этот раз черниговского владыку поддержал епископ Лука. Всеволод скрепя сердце вынужден был согласиться на переговоры. В Рязань «с миром» отправились епископ Порфирий, а также «мужи» самого Всеволода и послы Святослава и Ярослава. Вместе с ними уехали домой рязанские послы, которых удерживал владимирский князь57.

Однако переговоры завершились полным провалом. Суздальский летописец винит во всём епископа Порфирия: это он, утаившись Всеволодовых и черниговских «мужей», извратил Всеволодовы речи и повёл разговор совсем не так, как они договаривались с владимирским князем, — «не по-святительски, но как переветник и лжец... исполнившись срама и бесчестия».

Оценка, что и говорить убийственная! Но каковы были условия мира, которые извратил епископ Порфирий? Что он предложил рязанским князьям или что скрыл от них? На что пытался толкнуть или от чего отговаривал? Как мог обмануть своего князя Святослава, более других заинтересованного в мире между зятем Романом и сватом Всеволодом Владимирским? Ничего этого мы не знаем; обо всём, что происходило тогда, нам известно только со слов суздальского летописца — а в его объективности, повторюсь, позволительно усомниться. Известно же нам лишь то, что Порфирий вынужден был спешно покинуть Рязань. Причём домой он ехал не через суздальские земли, а «иным путём». Разгневанный Всеволод хотел даже снарядить за ним погоню, но потом передумал — «положил упование на Бога и на Святую Богородицу».

Как раз в эти дни во Владимире проходили пышные торжества: Всеволод выдавал свою дочь Всеславу замуж за князя Ростислава Ярославича, сына Ярослава Черниговского. На свадьбу, состоявшуюся 11 июля 1186 года, Всеволод пригласил нескольких князей, своих союзников, — причём тех самых, что участвовали в недавнем походе на Рязань, когда союзная рать едва вступила в рязанские пределы и тут же повернула обратно, посчитав, что дело сделано и цели достигнуты. Это были свояк Всеволода Ярослав Владимирович и муромский князь Давыд Юрьевич. Надо думать, что князья не только пировали и не только одаривали новобрачных и сами получали подарки. Куда важнее для Всеволода Юрьевича было обсудить с ними условия предстоящего похода на Рязань. На этот раз Всеволод намеревался сам выступить против Глебовичей, но ему нужны были ратники из других княжеств. «И потом разошлись каждый восвояси», — свидетельствует летописец. Собственно, «восвояси» уехал один Давыд — очевидно, пообещав, что в будущей войне примет участие если не он сам, то его брат Владимир.

Для самого Всеволода Юрьевича подготовка к походу была омрачена начавшейся в городе эпидемией неизвестной болезни. «Бысть болезнь сильна в людях вельми, ибо не было ни одного двора без больного, — свидетельствует летописец. — А в ином дворе некому было и воды подать, но все лежали, болея». Семья князя, вероятно, пребывала вне города, а вот самому Всеволоду приходилось заниматься организацией войска. Надо думать, что напасть задержала выступление владимирской рати и уж точно не способствовала укреплению воинского духа: Бог в очередной раз испытывал жителей города — не огнём, так «болезньми тяжкими».

Впрочем, о массовых случаях смертельного исхода летопись не сообщает. А это значит,