На корабле утро - Александр Зорич

– Да-а…

– При этом купол на самом деле двойной. Под первым стеклом на расстоянии двух метров находится такое же точно второе.

Бог знает, сколько бы еще рассказывал Масленников о рачьем гении и его проделках, но тут к нам подошла женщина с подносом, где благоухали свежим шоколадом четыре небольших чашки. «Но почему четыре? Нас же двое?!»

– О-о! Сладенькое! – Масленников как-то очень по-детски потер ладошки.

Он сразу же опрокинул в рот первую чашечку. Затем – вторую. И третью. Когда на подносе осталась одна, он спохватился и посмотрел на меня виновато.

– Лева, тут ваш шоколадик, – сказал он, кивком указывая в сторону подноса.

– Спасибо, что-то не хочется…

Масленников словно бы только этого и ждал. Он жадно опустошил последнюю чашку, поблагодарил женщину и посмотрел на меня мутными глазами сытого котяры.

– Во-от… Ну что там у нас еще?

Появление на сцене «шоколадика» дало мне минуту передышки. За эту минуту мой мозг, истощенный наукой и техникой, успел кое-как воспрянуть. В моем сознании сложилось ясная тактическая картина чоругских Х-ворот как поля боя. Но в этой картине недоставало одной существенной детали. О ней я Масленникова и спросил.

– А где у них центр управления? Где-то в реакторной? Или его вообще нет?

– Вы имеете в виду диспетчерскую Х-движения?

– Я имею в виду то место, где сидит самый старший чоруг и нажимает на самые большие кнопки, уж простите мне мою простоту…

– Диспетчерская. Она во-он где! – потянувшись на цыпочках, Масленников выдвинул свой указующий перст в направлении ромбовидной «кепки», нахлобученной на верхнюю перекладину ворот.

– Отлично. А как мы будем проникать туда?

– Через шлюз-ворота посадочной зоны… Но постойте, – Масленников посмотрел на меня в рассеянном недоумении, – зачем вам это?

– Как это зачем?

– Насколько я помню, диспетчерской будут заниматься ваши конкордианские коллеги.

– Вы ничего не путаете? – с надеждой спросил я.

– Вроде бы нет…

– Вы хотите сказать, клоны, именно клоны будут задействованы на самом ответственном участке операции?

– Как будто… – Масленников развел руками и, вероятно заметив мое состояние, нечто среднее между отчаянием и бешенством, добавил:

– Но, голубчик, это же не я решаю… С такими вопросами – к товарищу Иванову!

Расставшись с Масленниковым, я пошел к своим. С важным видом они расхаживали по вестибюлю соседнего корпуса, дожидаясь указаний коменданта Манежного, который должен был помочь моим циклопам «встроиться в отлаженную систему обороны института» (процитировал для меня Жаргалов).

Манежный все не шел. Но никто не переживал по этому поводу. В вестибюле имелись автоматы с газировкой и безалкогольным пивом, визоры и мягкие кресла. Там даже разрешалось курить. Что еще надо для счастья?

С улицы донесся знакомый рокот «Тарпанов». Я вышел на крыльцо.

Шесть машин, одна за другой, втянулись на парковку между двумя уцелевшими корпусами и остановились. На землю посыпались… да это же мои! Точнее, наши с Плаховым!

Я разулыбался и пошел им навстречу.

Я сразу заметил Щедролосева, он вышел одним из первых. Его лицо, обычно уравновешенное, было печальным, почти горестным. Черты его лица заострились. Рот был искривлен трагической гримасой.

«Устал, наверное», – участливо подумал я.

– Здорово! – поприветствовал я Щедролосева. – Как жизнь молодая?

– Хреново, – выдавил тот.

– Потери большие? – догадался я.

– Ну… да.

– Кто?

– Плахов… И половина второго взвода… «Кирасир» упал.

– Ты серьезно? – по-дурацки спросил я, хотя, конечно, было ясно, что серьезно, ведь никто не шутит с такими вещами.

– Угу.

– А Плахов как?

– На том же «Кирасире», – сказал Щедролосев тихо. – Брали штурмом две чоругские мортиры… Все прошло гладко… Взяли языков… Нагребли фигни всякой полные чемоданы… Глоббуры… Но на взлете попали под удар дископтеров… Секунда – и «Кирасир» второго взвода на земле. А на нем Плахов летел…

– Плохо…

– Да хуже не бывает…

«Тарпаны» опустели. Циклопы собрались вокруг меня, и я, смирив разрывающее душу горе, ввел их в курс наших местных дел: где обедать, где мыться, что делать.

Они угрюмо выслушали меня. Покивали головами. И разбрелись.

– Что, Лева… Не дает тебе судьба отдохнуть… Опять командовать придется… – вполголоса сказал Водопьянов, по-дружески приобнимая меня за плечо.

– Да уж покомандую, куда деваться, – вздохнул я, отворачиваясь. Я не хотел, чтобы Водопьянов видел мои слезы.

Глава 2. Товарищ Иванов, человек-легенда

22 августа 2622 г.

Орбитальная крепость "Память «Шлиссельбурга»

Орбита Тэрты, система Макран

Тэрта была одной из крупнейших колоний Конкордии за пределами метрополии – системы Зерван.

Можно сказать, что из тысяч изученных и сотен колонизованных Великорасой землеподобных планет, Тэрта уверенно входила в первую двадцатку.

Как все колонии своего класса, Тэрта могла рассчитывать на мощнейшую систему противокосмической обороны.

Основой планетарной ПКО, как известно, являются орбитальные крепости.

Тэрте полагалось иметь не менее восьми крепостей, собранных в три «укрепрайона».

В начале года крепостей было даже больше – десять.

Но вот в середине марта отгремело роковое сражение за Восемьсот Первый парсек. Клонам стало ясно, что Объединенные Нации вот-вот перенесут войну на территорию агрессора. И незадачливые агрессоры, то есть клоны, перебросили большинство крепостей с орбиты Тэрты на усиление обороны люксогеновых сокровищниц системы Вахрам и метрополии – планеты Вэртрагна под солнцем Зерван.

Таким образом наши оккупационные силы в системе Макран приняли от клонских гарнизонов лишь три крепости: «Шаррукин-23», «Шаррукин-29» и «Тиглатпаласар».

Легко догадаться, что крепость с названием «Тиглатпаласар» русским людям не нужна. И действительно, двухкилометровый стальной утес, утыканный допотопными четырехсотмиллиметровками, наша инспекция признала настолько ветхим, что в отчете значилось: «Тиглатпаласар» представляет значительно большую опасность для своего гарнизона, нежели для любого неприятеля, превосходящего уровнем технологического развития фелицианских сирхов."

Так что наши гарнизоны сокращенного состава были введены только на два номерных «Шаррукина». При этом крепость «Шаррукин-23» была переименована в "Память «Шлиссельбурга», а ее товарка – в "Память «Керчи» (крепости «Шлиссельбург» и «Керчь» геройски погибли в битве за Город Полковников).

Новые названия приживались плохо. Когда со мной связались из планетной комендатуры и велели прибыть на "Память «Шлиссельбурга», я вообще не понял, о какой именно боевой единице идет речь. И только когда мне пояснили, что речь идет о «Шаррукине-23», я прозрел.

Самое интересное, что за нами прислали целых четыре «Сэнмурва». При этом приказ был довольно странный: на два «Сэнмурва» погрузить «Тарпаны» с мехводами и стрелками-операторами, а весь остальной состав роты во главе со мной летел двумя другими машинами.

Из атмосферы четыре «Сэнмурва» выходили чуть ли не крыло к крылу, тесным строем.

Нас сопровождал баснословно щедрый эскорт из полной эскадрильи «Орланов».

На опорной орбите два «Сэнмурва» (с «Тарпанами» на борту) и четыре «Орлана» врубили полную тягу и в считанные секунды исчезли.

– Слушай, Афонин, а куда это твои коллеги урвали со всей моей броней? – спросил я у нашего пилота.

– Сам удивляюсь, Лева… Их пилоты – Рябышев и Ямской – получали инструктаж отдельно от нас. С ними какой-то смурной кап-три из штаба говорил.

– Не Бондарович часом?

– Да кто его разберет? Я штабных плохо знаю… Ты лучше, Лева, терминал правой полусферы включи.

– Надеюсь, там чемпионат флота по самбо?

– Чемпионат системы Макран по долбодятлизму…

После такого анонса я, конечно, терминал сразу включил.

Пару секунд он не показывал ничего кроме прискучивших звезд. Но затем Афонин синхронизировал хвостовую пару камер со своей командирской и моим глазам предстал можно сказать родной линкор «Кавад».

Когда мы покидали его – два дня назад – «Кавад» уже выглядел изрядно потрепанным. Но то, что я увидел, даже словом «потрепанный» описать было нельзя. Просились другие слова – «многострадальный», «измочаленный», «распотрошенный»… Носовая башня главного калибра походила на скомканную консервную банку, из которой враскоряку торчали два оплавленных обрубка стволов. А примерно на уровне главной палубы, под левым спонсоном зенитной батареи, пролегла семидесятиметровая пробоина-трещина, будто линкор был гоночным болидом, не вписавшимся в поворот и ненароком чиркнувшим об угловатый астероид.

– Афонин, а кто это так «Кавад» отделал? Точнее, кто отделал – ясно. Но вот когда? Где?