Кронштадтское восстание. 1921. Семнадцать дней свободы - Леонид Григорьевич Прайсман

Тухачевский отдает приказ о начале штурма крепости в ночь на 17 марта: «В ночь с 16 на 17 марта стремительным штурмом овладеть крепостью Кронштадт». Приказ предписывал: «Группам ограничится занятием лишь наиболее препятствующих движению фортов. Соблюсти полную точность и стремительность движения колонн»[531]. Арканников был вынужден признать, что от такой плохой организации обороны «…начали сдавать кой-какие орудия, войска переутомлены тяжелой службой в постоянном напряжении»[532].

Но, помимо усиливающегося давления политического и военного руководства Советской Республики, у Тухачевского была и более веская причина захватить Кронштадт как можно скорее – метеорологические условия. Лед мог тронуться в любой момент, и тогда Кронштадт становится неприступен; Петроград, несмотря на высылку тысяч матросов, на усмирение рабочих, с одной стороны, и подкупа их качественным продовольствием, с другой, возможно, сдался бы флоту без особого сопротивления. 13 марта Тухачевский обратился с запросом в штаб Балтфлота: «…срочно донести по опыту прежних лет, когда возможно ожидать вскрытия льда Финзалива или приведение в состояние, исключающее возможность сообщения по нему с Кронштадтом»[533]. Ответ он получил незамедлительно: «…за последние 30 лет самое раннее вскрытие льда в районе Кронштадта было 28 февраля, а самое позднее 14 мая. Среднее нужно считать в 25-х числах апреля. Нынче нужно ожидать вскрытие близко к среднему, если будет теплая погода, так как средняя толщина льда обыкновенно бывала 11 дюймов, но зато имеется толстый снежный покров, который мешает льду таять»[534]. Вопрос о состоянии льда становился важнейшим вопросом битвы за Кронштадт. В Кронштадте молились верующие и неверующие, чтобы лед тронулся как можно скорее. Командование штурмующих не могло открыто молиться, но, наверно, про себя обращалось к отвергнутому Богу, молясь, чтобы лед не тронулся, а также к новым богам – Марксу и Энгельсу, Ленину и Троцкому с такой же просьбой. Тухачевский 9 марта говорил по телефону Каменеву, что, хотя у штурма был «исход паршивый», он получил удовольствие от того, что «Севгруппа сумела пройти по льду, чего отчаянно боялась»[535]. Но с каждым днем воспоминания о проходе по льду забывались, а начавшаяся оттепель была перед глазами. Николаев сообщал вечером 13 марта о настроении частей Южной группы: «Вера в успех, при наличии частей в настоящее время и их качества, чрезвычайно шатки, ибо еще есть естественное препятствие. При наступлении тепла лед покрылся водой местами до колен и выше, что больше всего страшит сухопутную армию. Они никак не верят, что лед крепкий, и вода эта временно, до трещин льда, и она вся уйдет под лед, и что вообще провалиться нельзя. Надо сказать, что это имеет наиболее серьезное значение при штурме»[536]. Войска были охвачены новой психической болезнью – ледобоязнью. 14 марта произошли волнения в 501-м полку Сводной стрелковой дивизии. Политотдел Южной группы докладывал: «Красноармейцы, ‹…›, собравшись, заявили, что не желают идти в наступление на Кронштадт, мотивируя это нежеланием вести бой на льду, но не отказываются обороняться на суше»[537]. Несмотря на все уверения командования, что лед прочен и надежен, тревога нарастала. В 24 часа 15 марта разведка 7-й армии докладывала: «Войсковой разведкой отмечается сильное таяние снега и появление воды над льдом в Финзаливе»[538].

Части Северной группы начали наступление в 2:45, на 15 минут раньше, чем предписывал приказ Тухачевского. Данные о начале выступления Южной группы находятся в приказе Тухачевского. Она должна была вступить на кронштадтский лед в 4 часа утра 17 марта. Но в приказе командования Южной группы – в 3 часа. По воспоминаниям командира Сводной дивизии Дыбенко, передовые части выступили в 1:30, а «в 2 ч. 15 мин. на лед вступили последние резервные полки»[539]. Южная группа состояла из 27-й дивизии под командованием Путны и Сводной дивизии под командованием Дыбенко, в которой бойцов было в четыре раза больше, чем в Северной группе. Но в Северной группе под командованием Казанского были сосредоточены курсантские части: 8-е Петроградские командные курсы, 1-я Петроградская школа, Смоленские курсы, 1-я Петроградская военно-топографическая школа, Высшая автомобильная школа, а также отборные подразделения 11-й Петроградской стрелковой дивизии. В обстановке мертвой тишины, боясь себя преждевременно обнаружить, части начали наступление на Кронштадт. Лучшими частями Южной группы были Петергофские командные курсы и полк Особого назначения. 561-й Стрелковый полк и 79-я бригада считались ненадежными. Начальник главного штаба Красной армии П. П. Лебедев четко охарактеризовал различное настроение перед атакой в Северной и Южной группах: «Настроение частей Северной группы воинственное. Южной группы – устойчивое»[540]. Впереди колонн шли проводники-разведчики, за ними штурмовые группы. Один из участников штурма, петергофский курсант Н. А. Степанов описывал их: «При головных полках были организованы ударные группы, в частности ударная группа полка Особого назначения была накануне снабжена ножницами для резки проволочного заграждения, перекидными лестницами на случай, если лед перерезан или разбит, и осветительными ракетами. Одета ударная группа была в белые халаты с головными капюшонами, каждому ударнику было выдано по два индивидуальных пакетика, чтобы сразу каждый на случай ранения мог сделать себе перевязку. Было выдано достаточное количество гранат и по 200 патронов каждому. ‹…› Пулемёты везлись группой на саночках, как и запасные орудийные замки»[541]. Дыбенко вспоминал об обстановке наступления: «Одетые в белые халаты движутся разведчики и дозорные впереди своих полков. Кругом мертвая тишина. Лишь изредка – негромкая отрывистая команда. Поскрипывает под тысячами ног снег. За колонной непрерывной змейкой тянутся телефонные линии. Во мраке ночи на льду и белом снегу чернеют точки: это контрольные посты с присосавшимися ко льду телефонистами, ежеминутно проверяющими исправность связи. Пронизывающий и особенно ощутительный на льду ночной холод заставляет их свертываться в клубочки и еще плотнее прижиматься к аппаратам, стоящим на льду»[542].

Больше всего наступающие боялись, что их могут обнаружить при помощи мощных прожекторов, но этого не произошло. Курсант И. И. Ющук из Северной группы вспоминал: «Молча продвигаемся к берегу Финского залива. Как только несколько бойцов вышли на опушку кустарника, скользнул луч неприятельского прожектора. Все затихли. Сразу у всех возникло опасение: неужели заметили. Но луч, не остановившись на определенном месте, пошел дальше. Двинулись по льду при помощи досок, но это весьма задерживало движение. Бойцы стремились вперед и, несмотря на провалы по колено в воду, от досок отказались. ‹…› Нормальное движение колонн то и дело нарушали лучи неприятельских прожекторов. С приближением луча прожектора вся масса бойцов ложилась в большинстве случаев прямо в воду в ожидании, когда луч отойдет в сторону. Такая картина повторялась очень часто,