Обвал - Николай Камбулов

— Как не знаете?! — возмутился Теодор. — Каждому русскому — пуля в лоб! — И оповестил конвойных: — Господа, следуйте моему примеру! Туда! Туда этих швайн, туда, откуда начинается хвост редиски. Господа, огонь! — И первым ударил из автомата по оврагу, вниз, по копошащимся военнопленным… Расстрел длился более часа.

Ноябрь 1943 года

Вот-вот войска нашей 17-й армии, отступающие под напором русских, настигнут батальон, в котором теперь еще два «эскадрона смерти», созданных Теодором для дальних рейсов, догонят, настигнут, захлестнут, и мы смешаемся с боевыми частями. «Может быть, и к лучшему?» — шевельнулась у меня мысль. Но тут подъехал на своем побитом плохими дорогами «бенце» Теодор.

— Господа легионеры! Все в порядке, фюрер распорядился переправить «Бергман» в Крым на самолетах. — Его маленький рот-дырочка свистел, шипел. — Хайль! Хайль фюреру! Эскадронам доколотить пленных и следовать на аэродром.

Вот какой авторитет у нашего Теодора! Сам фюрер ему помогает.

Апрель 1944 года

Крым. Побережье Черного моря. Стрелковые роты нашего батальона залезли в окопы. В бухточке стоит корабль. «Куда теперь-то, господин Теодор? Если ты все можешь, осуши море». Слышу, кто-то из солдат надрывно плачет, потом подползает ко мне, шепчет: «Пришел конец. Теодор потопит нас в море. Вывезет, и корабль взорвется. Слух прошел, в батальон поступила маленькая мина, вроде наручных часов. В ней огромная сила взрыва».

Я боюсь самого себя. Мою голову не покидает мысль: мы озверели! И к тому же ослепли! Грызем друг друга из-за того, чтоб побольше отправить в Германию, домой, ценных вещей, золота. И Иисус-Мария, не дай мне погибнуть… Я хочу жить! Жить…

Господин лейтенант Никкель говорит мне: «Слышишь, хочешь со мной в горы, к русским партизанам, на пастбище Ай-Петри? Я не хочу больше мокнуть в крови».

Отвечаю: «А проберемся?» Он со вздохом говорит: «Я ж там бывал с карательным отрядом, кое-какие тропы мне известны». — «Тогда бери мою тетрадочку. В ней приговор им».

— Цааг! — не закрыв тетрадь, закричал в окно Теодор на стоявшего у брички своего личного порученца. — Ко мне!

Крик этот, пронзительный, со свистом, услышал и капитан Нейман, тоже поспешил к Теодору.

— Цааг, вот эту тетрадь сожги, а пепел закопай в землю! Да поглубже!

Цааг побежал выполнять, а Теодор, у которого белело и зеленело лицо, шевелились оттопыренные уши, резко бросил Нейману:

— Ты закопал хозяина этой тетради?!

— Я уже рассказывал. Закопал. Это обыкновенный немец, ростом чуть ниже тебя, Теодор. Он пробирался на Ай-Петри. Когда я его заметил, он открыл огонь…

— Налей мне коньяку…

Теодор выпил, воззрился на капитана Неймана:

— Иохим, как бы тебе покороче сказать, надо спасать Германию в Германии… Немцы слабеют духом от всяких слухов. Созданный в Советском Союзе так называемый национальный комитет «Свободная Германия» засылает своих функционеров… Иохим, мы должны навести порядок. Сегодня вечером я улетаю в «Зольдатштадт». Ты полетишь со мной. Цааг! — забарабанил Теодор в окно. — Заходи!

Цааг зашел.

— Мой верный Цааг! — продолжал Теодор. — Я принял окончательное решение: остатки батальона «Бергман» погрузить на корабль и отправить морем в Грецию…

— Так это же на верную гибель, господин капитан! — вздрогнул Цааг. — Русские пустят корабль на дно. Они бомбят днем и ночью.

— Море глухо. Море без языка! — не отступал от своего решения Теодор.

— Там одна тысяча двести человек, господин капитан…

— Все равно, сколько бы ни было, море не выдаст. И не напишет в тетрадочке… Море глухо и немо! Цааг, бери мою машину, отправляйся в батальон. И там немедленно приступай к погрузке батальона. Все! Ступай!

Крайняя раздражительность мало-помалу приугасла в нем, и он сел на ящик, самый большой из всех ящиков, что в комнате и на бричке во дворе. В этом большом ящике таились золотые изделия, бриллианты, древние женские украшения.

— Иохим! — обратился Теодор после долгого молчания к Нейману. — Автор злонамеренной тетрадочки в своем писании задавался вопросом, кто я есть на самом деле. Писака дурак, смотрел на жизнь закрытыми глазами. А ведь это факт, что современные руководители стран, президенты, промышленные и финансовые воротилы, круппы и адемы, уже не могут орудовать без тесной связи с террористами. И мне кажется, что придет время — и террористы станут неуправляемыми! — Теодор похлопал по ящику. — Вот такие пироги! Сейчас подойдет машина, и мы погрузим эти ящики и упаковки. Полетим моим самолетом. Ты получишь свое, Иохим. — Он потянулся к бутылке, еле вставил горлышко в свой маленький рот-дырочку, запрокинул голову. — Мы очистим Германию от страха! — вскричал Теодор и швырнул бутылку в окно.

«Да он пьян», — подумал Нейман. Однако же, когда Теодор повелительно кивнул на упаковки, он первым принялся выносить во двор поклажу…

Командиру роты Паулю Зибелю казалось, что сейчас в Крыму нет такой долины, нет такого ущелья, нет лощины, откуда бы не могли показаться русские войска: они появлялись буквально из каждой расщелины и, атакуя, сметали немцев с едва занятых рубежей. А он, Пауль Зибель, командир горнострелковой роты, отходил и отходил то поспешно, то планомерно по приказу командира батальона майора Нагеля… И еще казалось ему в эти дни, будто не немецкая армия до этого прошла от границ до Волги, а огромная Россия от Волги до этих вот гористых мест прокатилась непомерной тяжестью по немецкой армии, и теперь войска, подавленные и измочаленные, едва успевают менять рубежи, чтобы не оказаться в окружении русских. Что там, позади, ожидает их на последнем рубеже отхода? Обер-лейтенанту Зибелю и в голову не приходил такой вопрос, просто не было времени подумать об этом…

Рота Зибеля прикрывала шоссе, ведущее из Ялты в Севастополь. К вечеру он узнал, что русские заняли Джанкой и успешно продвигаются по направлению к Бахчисараю. Зибель посмотрел на карту и впервые за время отступления остро почувствовал, что впереди у отходящей армии море…

Зибель знает его, это расчудесное Черное море, по Ялте, куда он попал раненным из приволжских окопов. Госпиталь размещался на берегу в красивом удобном здании бывшего санатория. Когда Пауль прибыл в Крым, здесь почти все дворцы и лучшие дома назывались по именам тех, кому Гитлер обещал после войны передать их в личную собственность, и старые названия санаториев и домов отдыха никто не произносил.

Море плескалось под окнами… Живое, теплое, быстро меняющее свою окраску, оно ласкало его мягким синим взором, окутывало спокойствием и тишиной, как-то само собой война забывалась. Не было адской машины, страшной, многорукой, бросающей огромные пригоршни пуль и мин, снарядов и бомб, не было тех снежных наметов, под которыми лежали скрюченные, замерзшие солдаты и офицеры армии Паулюса, не слышались стоны умирающих от холода и ран, а было только это море, обильно политое жаркими лучами солнца, и воздух, хмельной, как брага, вздохнешь раз-другой — и впору прыгать, скакать, искать развлечений. И он искал их. С шумной компанией выздоравливающих офицеров он бродил по Ялте, от дома к дому, горланя песенки… Майор Нагель отзывался в Кенигсберг, к самому обер-фюреру провинции Боме, и он, этот тихоня с виду, старался побольше повезти с собой дорогих сувениров. Перед носом захлопывались двери домов, опускались жалюзи окон, и они, офицеры, шли дальше, на ходу пили вино, состязались, кто больше выпьет.