Зов красной звезды. Писатель - Бэалю Гырма

Себле пыталась остановить мужа.

— Умоляю тебя, ради моей жизни… Оставь, ведь это же чужое… Разорвать рукопись равносильно тому, что убить самого писателя…

Земене сжал зубы, кровь прилила к лицу, глаза вылезали из орбит. Он воевал с рукописью, как с живым существом, словно выдирал из нее нутро, а потом разбросал клочки по всей комнате.

Себле посмотрела на часы. Уже было далеко за полночь. Она не могла оставаться в доме. Какая-то сила гнала ее отсюда, но куда?.. Куда понесут ее ноги? В ад или в рай, в пропасть или… — ей теперь все равно.

Она смотрела на растерзанные листы с отчаянием. «Боже мой, есть ли у него второй экземпляр? Скорей бы рассвет. Больше нет сил. Довольно!»

И тут она услышала голос маленького сына. Он бежал к ней из другой комнаты, шлепая босыми ножками по полу.

— Мама, я боюсь. Дай мне пить!

Себле вспомнила, что держит в руках нож. Положила его на стол. Взяла на руки сына, обняла его. Он был мокрый до самой шеи.

— Я боюсь, — хныкал мальчик.

— Не бойся, мой милый. — Себле прижала его к себе и зарыдала.

«Жизнь — это западня», — подумала она, обливаясь слезами.

ГЛАВА 3

— У кого есть банки, жестяные банки? — звенит тонкий голосок.

— Бутылки, бутылки! У кого есть бутылки! — слышен чуть хрипловатый голос.

— Сдавайте старые шкуры! — словно в колокол бухает долговязый старьевщик.

— Перетягиваем матрацы! — блеет кто-то.

— Топливо! Кому нужно топливо? — звонко выкрикивает молодой парень.

— Предлагаем свежую рыбу! — зазывает пожилой торговец.

— Меняем вещи! Меняем! — кричит кто-то голосом молодого козленка.

— Тело мое разрушено. Я живой мертвец! Но живот мой требует пищи, — стонет прокаженный.

— Да не постигнет никого жалкая доля слепца, — взывает нищий. — Люди, не клянитесь глазами, говорю я вам, я, живущий во тьме, лишенный света. Подайте ради девы Марии бедному слепцу милостыню.

Сирак лежал в постели, ворочаясь с боку на бок. Он думало том, насколько сильна в людях воля к жизни. Ведь даже гниющий заживо прокаженный, слепец, обреченный на тьму, любой нищий калека — все изо всех сил цепляются за жизнь… Действительно, жизнь — загадка. Ведь неизбежно все мы превратимся в прах… Зачем же несем это бремя, страдаем? Или жизнь — шутка, которая сначала веселит нас, а потом заставляет плакать? Словно в ответ на свои мысли, Сирак вдруг услышал, как захихикал Агафари Эндэшау.

А нищий на улице монотонно бубнил:

— Добрые люди, подайте ради богородицы…

Этот нищий появляется здесь каждый месяц двадцать первого числа. Сирак встал и подошел к окну. Во дворе играли дети. Они распевали песню «Я готов погибнуть за родину». В последние годы появилось много новых песен, в которых воспеваются революционные преобразования. На музыку перекладываются стихи о борьбе с контрреволюцией, о кампании за ликвидацию неграмотности, о том, что будет в Эфиопии партия трудящихся. Дети пели о родине, о революции. Подражая взрослым на митинге, они выкрикивали лозунги, били в жестяные банки, которые были у них вместо барабанов.

Цегие тоже подошла к окну.

— Ты знаешь, — сказала она мужу, — сегодня спозаранку объявили, что будет собрание всех жителей нашего кебеле. Явка обязательна. Те, кто не выполнит своего революционного долга, не явится на собрание, будут лишены возможности приобретать товары в кооперативном магазине[50], — и махнула рукой, досадуя на ретивых руководителей кебеле.

«Грязный, пыльный район обездоленных и несчастных. Но и в нем появляются ростки новой жизни. Он преображается на глазах, этот Квартал Преданий», — подумал Сирак. Перед его мысленным взором возникли улицы и переулки населенного трудовым людом района. Вот площадь Теодороса[51], за ней дома «сатаны». Здесь раньше была скотобойня. Если подняться на холм, увидишь верхний Дворец, оттуда Квартал Преданий как на ладони. Внизу лицей, школа и дом раса Надеу. Еще ниже, широко распахнув двери и будто зевая, выстроились пивные. Около них обычно бегают ребятишки, предлагая прохожим свежеподжаренные зерна ореха коло. Сколько слез, если вдруг кто-то рассыплет этот драгоценный продукт. А сколько здесь обездоленных женщин! Двери их жилищ прикрыты, внутри таинственный сумрак. Сирак отчетливо почувствовал запах теджа. Что происходит там, на улице? Солнце ли светит? Или небо нахмурилось? Сегодня Сирак с трудом поднялся с постели, чувствовал себя неважно, все кости невыносимо ныли.

Агафари, возвращаясь, как всегда, спрашивает, нет ли в округе больных или мертвых. Убедившись, что ангел смерти здесь не пролетал, он спокойно идет домой. Вот он укладывается среди подушек и попивает сладкий тедж. При этом приговаривает, поглаживая длинные седые усы тонкими пальцами: «Древние мудрецы Матусала и Абрахам пили катикалу[52], чтобы продлить жизнь, но помалкивали об этом, ни с кем не делясь своей тайной. Ведь Адам увидел мир лишь после того, как Ева заставила его вкусить запретный плод. Он все понял и прикрыл свою наготу. Но бог узнал, прогневался и изгнал его из рая. Завистливый бог…» — усмехается Агафари.

Сирак вдруг отчетливо представил себе своего героя. Увидел его во плоти и крови. Неудержимо потянуло к перу и бумаге. Перед ним словно отворяются двери рая. Слышны песни Яреда. Порхают ангелы. Они напевают, бьют в барабаны. Играют на флейтах, свирелях и масинко[53]. Горят тысячи свечей, и пламя их то вспыхивает, то колеблется, затухая. Гебреханна слагает свои кыне. На одной ноге стоит Текле Хайманот. Он задумчив. Вдалеке сидит Гебре Кристос[54] и просит милостыню. Вот пролетает страшный ангел смерти. Раздается грохот барабанов. В зубах он держит тысячу жертв, в руках — тоже тысячу. «Пусть на земле будет мир!» — возвещает святой Петр и берет золотой ключ. Архангел с мечом в руках охраняет дорогу к древу жизни.

Сирак чувствует полет мысли. Легко льются слова, складываются в предложения. Они текут, как быстрые ручьи и реки, которые сливаются в море. Писатель переполнен чувствами. Он должен писать, но ему негде даже присесть.

В доме нет спокойного уголка. Иоханнес, его сынишка, носится по комнате. Капризничает, хватает все, что попадет под руку, бросает на пол надоевшие игрушки и, если они разбиваются, смеется. Беспокойный ребенок.

Цегие и молодая служанка Вубанчи, приехавшая из провинции Уолло, не дают ему ни минуты покоя. Они то подметают полы, то вытряхивают одежду, то без умолку тараторят, готовя еду, то распивают с соседями кофе. Словом, покоя нет. Было бы полбеды, если бы Цегие делала свои дела молча, но она постоянно пристает к нему с расспросами, дергает. Уже раз десять спросила, почему он не пошел на работу. Невозможно сосредоточиться.

На работе тоже нет возможности писать. Там