Зов красной звезды. Писатель - Бэалю Гырма

Однако Сирак не смог поговорить с Себле даже в своих мыслях.

Снова проснулась Цегие и вошла в комнату. Теперь она была какая-то другая. Косынка сползла, волосы растрепаны, виднеется грудь. Кожа на ней блестит, словно свежеочищенная луковица.

— Сам не спишь, так хоть бы нам не мешал.

— В чем я провинился? — спросил он хрипловатым голосом.

— Слышишь, какой жуткий ветер? Пошел бы успокоил сына.

— Чего ты тревожишься? Ветер его не унесет. Или боишься, что крыша обрушится?

Дернуло его упомянуть о крыше! Теперь жену ничем не остановишь. Не зря говорят: «Если рот набок, бесполезно растирать его маслом». Он съежился, готовый к упрекам.

— Крыша протекает. Штукатурка на стенах от сырости отваливается. Двери и окна не запираются. Очередь в уборную длиннее, чем за хлебом. Полы бы перестелить, уж не отмываются, хоть сломай о щербатые доски руки. Все сточные воды квартала стекают под нашу дверь. Этот дом вытянул из меня все силы. Мальчик постоянно простуживается. Однажды его наверняка унесет оспа или холера… Ты этого ждешь, наш писатель! Нет чтобы построить новый дом. Ни мне, ни моему сыну не дождаться такого счастья. Где уж нам мечтать о собственном доме, откуда, соблюдая обычаи, вынесли бы наши бренные тела. Даже шакал имеет свою нору, а птица — гнездо. У нас же нет места, где мы можем спокойно приклонить наши головы. Хотя бы поискал другое жилье. Что нам от твоей писанины — одни беды и страдания. «Не шумите! Уведи ребенка!» — только и слышишь от тебя. Живем в тесноте, духоте. Как в могиле.

Сирак знал все это наизусть. Ну, что еще она скажет, в чем упрекнет? Может, начнет жаловаться на здоровье, говорить, что хорошо бы ей показаться врачу или пойти к источнику святой воды, который творит чудеса? Он низко склонил голову и настороженно ждал.

Она молча протянула ему записку.

Он взял ее и, не читая, спросил от кого.

— Хаджи Мустафа прислал.

Что может написать этот человек, Сираку было известно. Мало того, что он подстерегает его, когда Сирак выходит из дома и возвращается домой, так теперь еще начал писать письма. Ладно, посмотрим.

В записке говорилось:

«Господин Сирак, ради аллаха, освободи мой дом. Мне пришлось, повинуясь революционному закону, оставить себе только один дом, и теперь я не получаю арендную плату за другие. Не оставаться же на старости лет с пустыми руками? Ради аллаха, пойми меня…»

Сирак порвал записку и выбросил.

— Я не уеду отсюда, пока не закончу книгу, — сказал он.

И тут разразилась гроза.

— А что плохого, если бы мы уехали? Ты ведь не венчан ни с этим домом, ни с этим кварталом.

Жена нервно надвинула косынку на голову.

— Венчан, — резко ответил Сирак.

— Чтобы погубить меня и сына? Если с нами что случится, какая тебе от этого польза?

— Да что может с вами случиться?

— Думаешь, кого Хаджи, возбужденный чатом, проклинает каждую ночь? Нас, конечно. Даже капля воды камень точит. Так же и проклятья.

— Если бог слышит просьбы Хаджи, а не мои, что тут поделаешь? Придется и мне жевать чат и изводить бога своими тяготами. Вот тогда и посмотрим, как нас рассудит всевышний.

Он сел за стол. Дал понять жене, что намерен еще поработать, но Цегие не унималась.

— Я вижу, тебе опостылела семья?..

«Ну пошло-поехало, эфиопская песня начинается с танца», — подумал он в сердцах, разглядывая кривой ноготь большого пальца, выглядывавший из сандалии, — лишь бы не смотреть на жену.

Вслух сказал:

— Счастлив тот, кто спит спокойно.

— Вот и я о том же. Давно вижу, что нет тебе покоя в этом доме. Не думай, что я настолько глупа, чтобы не заметить этого. Я давно все поняла. Я и мой сын — мы тебе мешаем. Но и мы несчастливы. Мало твоего пренебрежения, так еще Хаджи со своими проклятиями житья не дает. Ты хочешь, чтобы мы умерли. Не будет, видно, у нас мира. Не может держаться дом, который поделили на части. Не найдет покоя сердце, которое растерзано…

— Дорогая, ты неправильно поняла меня. Я хотел сказать…

— Ты сказал все, что хотел. Хватит. Как говорят, слово не воробей… Ты сказал то, о чем думал…

— Ничего ты не поняла, — нервничал Сирак. — Ты не можешь понять…

— Конечно, по-твоему, я глупа. Но только учти, я вижу тебя насквозь.

— Я не считаю тебя глупой… К чему упреки, давай поговорим по-хорошему.

— Как можно теперь по-хорошему? Поздно! Все кончено.

— Когда я говорил, что счастлив тот, кто может спокойно спать, я хотел сказать, что меня беспокоит мысль о том…

— Ну, твои мысли всегда далеки от семьи. Тебе наплевать на меня и сына.

— Помолчи ради бога. Не уподобляйся деревенскому старосте, который норовит запутать самое простое дело. Я пишу книгу, понимаешь ты или нет? Я должен ее закончить. Все мои силы уходят на нее, все мои мысли заняты ею…

— Ха-ха… книга! Это из-за книги ты не спишь по ночам, отказываешься от еды, приготовленной женой, не хочешь ложиться с ней в одну постель, всем недоволен, раздражен? Оказывается, книга виновата. Скажи кому-нибудь другому, а мне смешно слышать такие объяснения. Да ты и сам в них не веришь. Сказал бы прямо, что семья тебе опротивела, сердце твое не здесь, а с Мартой. Ты ведь вспоминаешь ее…

— Ничего не понимаю, о чем это ты?..

— Как тебе понять! Ведь душа твоя с Мартой. Но хватит, с меня довольно. Теперь я посмеюсь над тобой. Надоело молчать, безропотно сносить твои выходки. Помнишь клятвы, которые ты давал мне, когда мы поженились? Да как ты можешь помнить? Хотя это было и не так давно. В моей жизни нет ничего, кроме тоски и унижений. Разве я заслужила это? Я оберегаю наш дом, люблю мужа, забочусь о сыне. И какая награда? Ты ни во что не ставишь меня, я для тебя не дороже бруска дешевой соли. Но не ошибись! Не все ко мне так безразличны. Стоит мне надеть красивое платье, украшения… Ох, эти аддис-абебские мужчины…

Она говорила зло, все больше распаляясь, ей хотелось унизить мужа, отомстить за пренебрежение и обиды, которые он невольно — невольно ли? — наносил ей. И она достигла своей цели. Сирак болезненно морщился.

— Так в чем же дело? Дорога широка. Иди, куда хочешь. Мне нет до тебя дела. Или ты была девочкой, когда я женился на тебе? Если хочешь, я напомню тебе, где мы познакомились…

Цегие вызывающе смотрела на мужа,