Исполняющий обязанности - Василий Павлович Щепетнёв

в Прагу, поступить в Карлов университет, выучиться на психолога и жить в хорошей квартире в хорошем квартале, разбирая проблемы хороших пациентов. И всю жизнь жалеть об упущенной возможности сделать что-то значимое не только для меня.

– Скажите, госпожа Эва, насколько широко поле вашей деятельности? Широко в буквальном смысле. Способны ли вы постоянно жить и работать в Москве или Санкт-Петербурге?

– Что вы подразумеваете под «жить и работать»?

– То же, что и вы.

– Тогда – однозначно нет, во всяком случае, не сейчас.

– В Каменке?

– Выезжать на день-другой смогу уже завтра.

– На день-другой?

– В зависимости от интенсивности работы.

– Интенсивность обещаю. А сроки… Завтра и решим.

– Тогда до завтра, Иван Петрович.

– До завтра, госпожа Эва.

Она сделала несколько бесшумных шагов и исчезла в ночи. Положим, не совсем исчезла, но посторонний наблюдатель, да вот хотя бы и я недельной давности, вряд ли бы её заметил.

Но я не недельной давности. Я всегда свеж. На этой земле.

Сон

Снился мне Нью-Йорк, но не сегодняшний, а послевоенный. Это я сразу понял. Как данность. Так и так, это послевоенный Нью-Йорк. Одна тысяча девятьсот сорок восьмой год. Ну, и детали – газеты в киосках, автомобили, одежда, поведение людей. Афроамериканцы – как чернозёмские обыватели в Грозном: вроде бы и равноправные граждане, и город замечательный, и порядок на улицах, и полиция на виду, но постоянно ждут подвоха, и поэтому ведут себя предельно осторожно, предупредительно и вежливо, и вообще стараются понапрасну глаз не мозолить. Это если умные, да.

Сам я иду по улице, название которой знаю, но во сне не упоминаю. Никаких небоскребов, хотя дома высокие – в восемь, в десять этажей. Выглядят роскошно: мрамор, стекло, медь блестит на солнце, швейцары у входа в форменной одежде. И автомобили непременно с шоферами, тоже в форменной одеждой.

Но я иду пешком. Не потому, что нет автомобиля, а просто от избытка чувств. И чувства те говорят, что я достиг степени богатства и уважения, когда можно позволить себе прихоти: пройтись пешком не спеша посреди рабочего дня, например. А работа что, работа налажена, мои помощники, заместители и компаньоны продолжают работать, создавать деньги. Я – банкир. Нет, не так – влиятельный член правления банка. Банк не первого десятка, и даже не второго. В конце третьего. Но это Америка, и что в Америке пистолет, в Европе, особенно послевоенной Европе – пушка, и денег через банк проходит столько, сколько не всякое европейское государство может представить.

Останавливаюсь у витрины магазина. Стекло – ни пылинки. За стеклом – книги. Роскошный книжный магазин. В отражении вижу улицу, вижу себя. По сравнению с Парижем я значительно похудел и даже, кажется, вырос, потому выгляжу моложе, хотя и прошло пять лет. Короткая стрижка, короткие усики, выправка придают мне вид бывшего военного, полковника или даже бригадного генерала. Одет неброско, но каждая деталь одежды говорит о богатстве и респектабельности. О старых деньгах. Одна трость на вид долларов двести стоит – тех долларов, одна тысяча девятьсот сорок восьмого года. На самом деле она много дороже: работа пражского мастера фон Хердера, начало девятнадцатого века, со спрятанным в трости клинком. Так, на всякий случай.

Э, да я не просто стою. Проверяюсь, нет ли за мной хвоста. Не сколько глазами, сколько ментально: не глядит ли кто на меня пристально, вблизи или издалека. На меня поглядывают, да, но поглядывают, как на обычного для этих мест прохожего. Состоятельный джентльмен в полном расцвете сил. Лет пятидесяти (если точно – пятидесяти шести, я-то знаю).

Захожу в магазин. Книг множество, но как-то им привольно. Не тесно. Прохожу в отдел книг по искусству. Российская предреволюционная живопись. Беру в руки том Малевича – большое, тяжелое издание, таким при случае и оглушить можно, и от малокалиберной пули защититься. От ножа – наверное.

Перелистываю.

Рядом со мной останавливается джентльмен помельче. И ростом, и вообще. Респектабельный, но не настолько. Не член правления банка, а служащий, даже не очень крупный. Но и не совсем уж мелкий. Может позволить время от времени купить книгу из дорогих. В общем, выглядит вполне к месту. В руках его том Кандинского. Тоже интересуется предреволюционным авангардом.

– Вижу, русское искусство интересует не меня одного, – как старший по общественному положению, начинаю разговор я.

– Да, это пристрастие я унаследовал от деда, – ответил джентльмен. Отзыв правильный, означает, что оснований для тревоги нет. – Здесь есть отдел редких книг для ценителей, но он в отдельной комнате. Встречаются прелюбопытные экземпляры, так что если у вас есть время…

– Немного есть, – подтверждаю я, и, продолжая держать книгу, следую за ценителем.

Нас встречает хозяин магазина, интересуется, что нам нужно, и лично отводит в ту самую комнату в глубине магазина.

Конспирация ещё та. Гестапо раскрыло бы все за месяц, если не быстрее. Но тут нет гестапо, охота за нацистами кончилась, охота за коммунистами только-только начинается.

Хозяин магазина оставляет нас. Он искренне любит Советский Союз, хотя никогда в нем не был. Он искренне симпатизирует коммунистам, хотя в партии не состоит. Идеальный розовый. Потом и розовых возьмут под наблюдение, но это потом. Сейчас же это место безопасно – насколько вообще может безопасно место встречи агентов иностранных разведок.

– Центр благодарит вас за представленную информацию, – начинает связник и делает паузу.

Я молчу. Не помогаю, ответных реплик не подаю.

– Но нам необходимо более активное действие по направлению «Эм».

– Я дал вам Розенбергов только потому, что этого страстно хотели сами Розенберги.

– Но нам необходимо полное, всеобъемлющее знание всех деталей проекта.

– Вам – это кому?

– Вы должны понимать…

– Я прекрасно все понимаю. Лаврентий (при этом слове связник вздрогнул: называть Берия запросто по имени для него прозвучало и непривычно, и почти кощунственно) хочет не только конфетку. Ему нужны и фантики, и коробка, и ленточка, и упаковочная бумага, и шпагат, на котором можно будет повесить ставших ненужными соратников. Так вот, передайте ему – перебьётся. Советские ученые вполне способны довести проект до конца с уже имеющимися сведениями. Не только догнать, но и перегнать. Особенно если будут получать кнутов поменьше, а пряников побольше.

– Но центр считает…

– Уже хорошо, что он умеет считать.

– Но центр считает, что вам необходимо активизировать свою работу. Международное положение таково, что…

– Лекцию о международном положении читайте колхозникам на полевом стане. Возможно, вы не знаете, но я не гражданин Совдепии, это первое, я не подчиняюсь приказам вашего центра, это второе, и мне известен