Походы Стефана Батория на Русь. 1580-1582 гг. Осада Пскова - Сергей Николаевич Бирюк

Взаимоотношения между поляками и литовцами, полные предрассудков и вражды, были не лучше. В самом лагере процветало воровство. Многие добровольцы просили освободить их от службы, а некоторые стали возвращаться домой самовольно. Наемные солдаты требовали выплаты жалованья, угрожая, что если они его не получат, то будут считать себя освобожденными от военной присяги. Некоторые из ротмистров даже стали собираться в своем кругу, проводя собрания, вызывающие беспокойство командования.

Ответственность за дисциплину и порядок в лагере легла на плечи Замойского. Гетман старался использовать все методы (от самых мягких до самых жестких), чтобы держать свои войска под контролем. Даже военные пароли «обычно отдавал так, чтобы либо укорить лень, трусость и алчность тех, кто спешил домой, либо поощрить упорство до конца». К ним можно отнести, например, такие: «Давайте продержимся здесь» или «Дай Бог, еще простоим»[477].

Следует также признать, что коронный гетман прилагал все усилия для того, чтобы лично контролировать стражу и строго наказывать за проступки. Самым распространенным наказанием за неподчинение было позорное помещение на колесо, расположенное на лагерной площади. Однако не обходилось и без более жестких мер, таких как повешение поручика Пивка, обвиненного в краже денег.

Особенно безжалостно гетман наказывал «веселых барышень», которые обычно сопровождали армию. Одной из них, бросившей мужа и ушедшей в армию, отрубили голову, другой после порки отрезали нос и уши. Две русские девушки, которых итальянские солдаты выменяли у казаков за ручницу, также были изгнаны из лагеря. В данном случае нервозность Замойского была вызвана громкими криками, которые он вынужден был слушать всю ночь, когда любвеобильные итальянцы пытались изнасиловать женщин где-то рядом с его палаткой. Какими бы суровыми ни были действия великого гетмана Короны, надо отдать ему должное – он значительно улучшил дисциплину и порядок в лагере[478].

С другой стороны, многие сенаторы ревниво относились к растущему положению Замойского, обвиняя его в излишней строгости к солдатам. Например, Анджей Зборовский был возмущен, когда на королевского придворного Голковского, виновного в возникновении драки, надели кандалы. В данном случае также возник спор о компетенции, поскольку Зборовский считал, что как придворный маршал он должен иметь юрисдикцию над обвиняемым. Литовские паны с самого начала не признавали власти коронного канцлера. Великий гетман литовский Николай Радзивилл «Рыжий» был единственным сановником, который не посетил Замойского во время тяжелой болезни, с которой тот слег в конце сентября. В итоге литовцы распространили в лагере памфлет, который сильно задел канцлера:

«Негодяй стал паном, дьячок – настоятелем,

Школьник засел судить, сорви-голова – управлять,

А дьячок – командовать,

Господи, буди с нами»[479].

Поскольку решить все проблемы армии на уровне только высшего командного состава было невозможно, было решено созвать совещание с участием ротмистров. 9 октября прозвучал барабанный бой, и командиры частей собрались в палатке гетмана Замойского. Замойский стоял перед ними в несколько театральной позе, а за его спиной Марцин Щуцкий держал королевскую привилегию для гетманской канцелярии. Указав на документ и висящие на нем королевские печати, он напомнил ротмистрам об их подчинении главнокомандующему, запретил какие-либо совещания и приказал на следующий день явиться к нему со всеми волнующими их проблемами. Он просил только, чтобы каждый капитан прислал по телеге дров для замерзающей пехоты, так как другого способа облегчить ее положение пока не было.

На следующий день ротмистры вновь собрались в покоях Замойского. Они жаловались на задержки в выплате жалованья, на слишком частые выезды польской конницы на охранение, просили активнее привлекать к службе литовские войска. Жаловались на отсутствие зимней одежды, говорили, что, не дай бог, пахолок не сможет управляться с копьем и взять в руки оружие в случае внезапной вылазке из города. Опять же старые солдаты гвардии просили выполнить обещание короля, выраженное в листах пшиповедных, о шестилетней службе, чтобы им были предоставлены вакансии. Гетман заверил ротмистров, что приложит все усилия для выполнения их просьб, и уже 12 октября отправил королю прошение. Баторий заверил, что деньги от налоговых сборов уже направляются в Псков, а пока велел брать сукно и шубы у купцов под гарантию государственной казны и поручил им обращаться с жалобами на венгров к Бальтазару Баторию.

17 октября под Псков вернулся долгожданный Николай Корф, отправленный в Ригу за боеприпасами. На следующий день обоз с боеприпасами привезли в лагерь, стараясь держать все в большом секрете, возможно, потому, что, несмотря на щедрость рижан, удалось собрать всего 100 центнеров пороха (8000 кг) и небольшое количество ядер. Этого было гораздо меньше, чем ожидалось, но вполне достаточно, чтобы сделать пролом и предпринять новую попытку штурма. Баторий и Замойский надеялись, что повторный штурм города вызовет волнения в Пскове и заставит воевод пойти на сделку или произведет нужное впечатление при царском дворе. Тем более что в перехваченных письмах царю защитники время от времени сообщали, что запасы продовольствия на исходе, а лошади гибнут от недостатка корма[480].

Однако не все разделяли мнение короля и великого коронного канцлера. Когда 19 октября были созваны сенаторы и ротмистры, раздались голоса несогласных. Многие командиры, вероятно, только сейчас узнали, сколько пороха и ядер привез Корф, и сочли их слишком скудными. Противники штурма также указывали на истощение армии и значительные потери войск. Пиотровский записал: «Конница и пехота мрет в окопах от холоду и голоду; кавалерийские роты, где было по 100 коней, ныне едва насчитывают до 40; также и в пехоте»[481]. Армия сильно истощена и измотана голодом, холодом, осадой и потерями, полученными при штурме 8 сентября.

Но даже среди противников штурма не было единого мнения о том, что делать дальше. Одни выступали за продолжение блокады, другие советовали вернуться на родину. В то же время они хотели оставить в Острове сильный гарнизон, захватить Порхов и Гдов, что позволило бы продолжить блокаду Пскова. Самыми ярыми противниками штурма были литовцы, которые, посовещавшись между собой, заявили, что не останутся под Псковом дольше 18 дней.

Дискуссия о том, как продолжать военные действия, была на некоторое время прервана прибытием турецкого посланника и триумфальным въездом в лагерь Кшиштофа Радзивилла. Литовцы были настолько горды смелым походом своего полевого гетмана вглубь Русского государства, что, несмотря на сильный мороз, все вышли его встречать. После долгих речей и посещения королевского шатра они отправились в свой лагерь, где «веселились, восхваляя пана Троцкого»[482].

23 октября в королевском шатре было заслушано сообщение об экспедиции литовского полевого гетмана вглубь Москвы. Затем, уже в покоях Замойского, в более узком кругу сенаторов и военачальников, продолжилась дискуссия