Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

Маравилья выгнал их из дома, дядя Фернандо приехал к дому тринадцать по улице Феличе Бизаццы. Колеса фургона завизжали, оставляя след на свежем асфальте, положенном всего пару дней назад. Дядя Фернандо выпрыгнул из кабины, натянутый как струна, не глядя на Маринеллу, Патрицию и Лавинию, не обращая внимания на их матрасы, лежавшие на тротуаре. Он бросился вперед, словно не видел ничего и никого, подскочил к закрытой двери лавки и принялся колотить по ней руками и ногами.

– Кусок грязи! Паршивец! Деревенщина шелудивая! Выходи, спускайся, разберемся с этим раз и навсегда!

Дядя Фернандо пинал дверь лавки, сыпал оскорблениями и ругательствами, не обращая внимания на Лавинию, которая умоляла его успокоиться, и Маринеллу, которая повторяла, что Санти Маравильи даже дома нет.

– Санти, будь ты проклят, сучий ты сын, прям как твой отец и дед! Спускайся, я тебя убью!

Так прошло полчаса. Фернандо громил дверь и выкрикивал страшные угрозы: «За сестру я тебя не убил, а за племянниц убью! Спускайся, засранец, черт тебя дери! Выходи!» Приехали карабинеры, которых вызвал кто-то из соседей, опасаясь, что дело кончится скверно. Из машины вышли трое солдат лет двадцати с небольшим и набросились на дядю Фернандо, который, похоже, был настроен серьезно: двое его скрутили, а третий стал вызывать подкрепление, держа руку на кобуре пистолета. Время было не то, чтобы устраивать скандал. Каждый день в городе убивали карабинеров, генералов, судей; силы правопорядка были на взводе и не церемонились с подозрительными лицами. Еще чуть-чуть, и дядя Фернандо в наручниках поехал бы в полицейский участок. Этого не произошло только потому, что прибыл Пеппино Инкаммиза. Он появился как раз вовремя. Пеппино вышел из своего «Фиата-124», окруженный облаком дыма и пахнущий розмарином; должно быть, так пах его воскресный вечер, перед тем как позвонила Лавиния и он, затушив сигарету, выскочил из-за стола, оставив жену одну.

Маринелле достаточно было взглянуть в лицо Лавинии, на котором сменяли друг друга вина, страдание, облегчение и обожание, чтобы понять: это она ему позвонила. Карабинеры сразу почувствовали расположение к Пеппино, поверили в историю о семейной ссоре, зашедшей слишком далеко, и позволили убедить себя, что дядя Фернандо – хороший человек, просто не умеет сдерживать гнев. Раздались смешки, от зажигалок зажглись сигареты. Но никто из мужчин в форме не спросил у Маринеллы и ее сестер, как так получилось, что они стоят на тротуаре со свернутыми матрасами. Самый тощий из троих карабинеров покачал головой, обращаясь к Пеппино:

– Вечно с такими неприятностями приходится разбираться мужчинам.

Он подмигнул Лавинии, после чего сел за руль и вместе с коллегами уехал с улицы Феличе Бизаццы.

Пеппино Инкаммиза некоторое время убеждал дядю Фернандо, что его выходки не помогут исправить положение – он выразился именно так – и что он должен взять себя в руки и сделать все возможное, чтобы позаботиться о племянницах. Дядя Фернандо, с его сильными руками и широкими плечами, с густой копной черных волос, кивал, слушая эти слова, будто змея, очарованная мелодией флейты. Пеппино достал из кармана брюк пачку сигарет, предложил одну дяде, а другую закурил сам, держа ее нервными пальцами. Маринелле оставалось только думать, что ни дядя Фернандо, ни Пеппино так ничего и не исправили: Санти Маравилья вышвырнул их на улицу, и они втроем все еще были на улице. Пеппино помог им погрузить багаж в фургон, а дядя Фернандо, когда к нему вернулась способность соображать, отвез их на улицу Орето.

Когда они приехали к дому со своими матрасами и чемоданом, входную дверь открыла женщина, ровесница Патриции. Большие круглые зеленые глаза, раскрасневшиеся щеки, как у человека, только что вставшего с постели.

– Я Ада, добро пожаловать в наш дом.

У нее был сонный, теплый и приторный голос, будто аромат ромашки. Дядя Фернандо поцеловал ее и спросил, есть ли что-нибудь перекусить. В его голосе звучало нечто среднее между вежливой просьбой и категоричным приказом, и Маринелла вспомнила, как директор Ранца, застав учеников в коридоре под конец перемены, загонял их в класс, словно стадо овец, одурманенное колокольчиком-звонком.

– В класс, девушки. В класс, юноши.

Директор Ранца был похож на пастуха посреди стада овец, и точно так же дядя Фернандо руководил действиями Ады в этом маленьком доме.

– Я положу матрасы сюда, а ты передвинь стол.

– Возьми вон там чистые простыни.

– Не вставай к плите, хлеба и колбасы хватит.

Дядя Фернандо всякий раз обращался к Аде с мудрым видом главы семьи, но без той властности и грубости, с которыми, насколько помнила Маринелла, Санти Маравилья всегда обращался к Сельме.

– Потому что он ей не муж, – объяснила Лавиния.

– Почему дядя Фернандо не женился на ней? – спросила Маринелла.

– Видно же, что это женщина современная.

То, что Ада была современной женщиной, несмотря на круглые сонные глаза, Маринелла поняла с первых часов пребывания в этом доме. Во-первых, она «жила со стариком» – об этом шепотом говорили ее сестры. Во-вторых, добавила Лавиния, Аде было «наплевать, что о ней думают люди, и правильно». А еще она целыми днями ничего не делала. Заходила на кухню только для того, чтобы достать из ящика скатерть, высыпать в воду пакетик шипучего порошка или нарезать хлеб. И пока Лавиния готовила обеды и ужины, Ада курила на балкончике с дядей Фернандо, хихикая и целуясь. Работы у нее не было; она сказала Лавинии, что живет на ренту, оставленную покойным отцом, и рассмеялась, когда та спросила, не боится ли она, что деньги закончатся.

– Я раньше умру, чем потрачу все отцовские деньги.

Ада была первой женщиной на памяти Маринеллы, которая умела водить машину: она ездила за покупками или по поручениям дяди Фернандо – например, забирала его рубашки из химчистки, потому что сама не стирала и не гладила. В крайнем случае она загружала белье в стиральную машинку и развешивала его на балконе. Лифчик она не носила; по крайней мере, Лавиния клялась, что никогда его на ней не видела. Приходя домой из школы, Маринелла видела, как Ада читает на диване или курит на балконе.

Дядя Фернандо казался счастливее оттого, что теперь они жили вместе; однажды вечером, когда Маринелла пришла пожелать ему спокойной ночи, он потрепал ее по голове, как щенка.

– Я рад, что вы здесь.

И, наверное, это было правдой, потому что он больше не возвращался к Санти Маравилье, чтобы отомстить.

Дядя Донато, напротив, приложил немало усилий, чтобы вернуть им дом на улице Феличе Бизаццы. С того дня, когда Санти Маравилья выгнал их, Донато как заведенный принялся ходить по всем своим знакомым. Он беспокоил адвокатов, нотариусов, бухгалтеров; в конторе Пеппино Инкаммизы он встречался с самыми подлыми торговцами недвижимостью, чья работа заключалась в том, чтобы под любым предлогом вышвыривать людей на улицу. Но ничего нельзя было поделать. Синьора Каролина была законной женой Санти Маравильи, и у нее имелся маленький ребенок, Иларио, его законный сын. Кроме того, Санти был хозяином дома, поскольку на купчей стояла его подпись, а не подпись Сельмы. Вдобавок Патриция и Лавиния были совершеннолетними и могли покинуть отчий дом, когда захотят; доказать, что Санти их выгнал, было невозможно. Единственной, чье место было на улице Феличе Бизаццы, оказалась Маринелла. Пеппино познакомил дядю Донато со своим другом, который считался королем судов, и тот посоветовал:

– Лучше не ворошить осиное гнездо. Если отец решит, что хочет вернуть девочку, придется отдать ее, иначе будут неприятности.

Поэтому Патриция обиделась на Донато, на Пеппино, на короля судов, на кого угодно.

– Моя сестра будет жить там же, где и я. Если он попытается отнять ее у меня, клянусь матерью, на этот раз я воткну в него нож по самую рукоять.

До мая 1978 года Маринелла почти час добиралась на автобусе с улицы Орето до своей школы при Институте Парето на улице Бригата Верона и почти час – до дома Розарии на улице Серрадифалько. Но после похищения председателя Альдо Моро[46] Лавиния решила, что ей больше не нравится думать о том, как сестра ходит или ездит на общественном транспорте одна.

– Одно дело – пройти