Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

class="p1">Лавинии показалось, что она слышит звук, который издают машины на шоссе, ведущем к морю, когда на светофоре загорается красный сигнал и они вдруг начинают тормозить одна за другой. Под визг тормозов ее мечты о бархате, вечернем платье и смокинге разбились о грунтовую дорогу суровой реальности, когда она поняла, что Пеппино в подарок не входит.

– Я думала, ты пойдешь со мной.

– Нет, разве я могу? Лючетта хочет, чтобы мы встретили Новый год с ее семьей на побережье. Хотя у меня, да и у Сары, крутит живот от того, как море воняет зимой.

У Лавинии крутило живот всю вечернюю смену. Она знала, что Пеппино Инкаммиза – всего лишь мечта ее юности, но это была последняя мечта, которая у нее оставалась, и она не хотела от нее отказываться.

Однажды Лавиния провела его в кино бесплатно, и Пеппино два раза подряд посмотрел «Человека с золотым пистолетом»; потом они пошли гулять и поужинали рожком мороженого и миской панелле[42]. Вечером Пеппино сказал, что только с ней он счастлив, как ребенок, и Лавинии показалось, что пол под ее ногами исчез, а заодно стены и потолок. Но, может, Пеппино чувствовал бы себя точно так же и с Патрицией, если бы та стала к нему хоть чуточку добрее и согласилась проводить с ним время. Не проходило дня, чтобы Пеппино не вспоминал о том времени, когда они оба учились в Святой Анастасии, или не рассказывал истории из своей юности, которые каждый раз оказывались про ее сестру. А что до подарков, то по ним, конечно же, невозможно определить, что человек влюблен. Иначе Лавинии пришлось бы поверить, что Пеппино без ума от Маринеллы, учитывая, сколько он притаскивал ей сладостей, книг и всякой ерунды. По правде говоря, если подумать, Лавиния приходила к выводу, что Пеппино никак ее не выделяет. И от этого ей становилось грустно, очень-очень грустно. Но с другой стороны, она испытывала облегчение, ведь, пока Пеппино так упорно избегает влюбляться в нее, за ними не будет никакого греха.

В конце концов, Пеппино Инкаммиза был человеком порядочным и не грешил. Каждый день он просыпался, пил кофе и шел на работу: начав с должности бухгалтера, через несколько лет он стал руководителем небольшой конторы из четырех человек. Ему повезло, что он получил это место, хотя работа с деньгами застройщиков противоречила всему, чему его учили. Так, три раза в неделю после работы он отправлялся в ораторий Святого Антонина и оставался там до ужина – предлагал помощь и давал консультации беднякам, которых привечал отец Донато и у которых не было ни работы, ни дома, когда они просили помочь заполнить бланки для получения субсидий и налоговых вычетов. Но иногда даже этого было недостаточно, и он чувствовал недомогание, причину которого не знал. Может, дело было в новостях, или у него снова болела спина, или он чувствовал себя виноватым из-за того, что смеет жаловаться, – ведь теперь у него было все, а Пеппино очень хорошо знал, что значит не иметь ничего. Он не мог не задаваться вопросом, что же случилось с тем мальчиком, который читал «Капитал» и хотел поехать во Францию, чтобы делать революцию. Он читал в новостях о покушениях, об убийствах журналистов, о главном прокуроре, которому прострелили голову, о маршалах карабинеров и лейтенантах полиции, расстрелянных из пулеметов, и понимал, что он не только не устроил революцию, но и живет в худшем месте на свете. Когда на него снова находило, лишь одна вещь могла поднять ему настроение надежнее, чем даже игра в конструктор с дочерью Сарой. Он шел в кинотеатр «Фьямма», ждал, пока Лавиния Маравилья тайком проведет его в зал через занавешенную дверь, и наслаждался полуторачасовым фильмом о Джеймсе Бонде в исполнении Роджера Мура.

Пеппино прекрасно понимал, что Лавиния неравнодушна к нему, даже идиот понял бы это, а он идиотом не был. Он не был ни слепым, ни святым, он и сам видел, что Лавиния с каждым днем становится все прекраснее, но он был не из тех, кто нарушает правила. Он не мог пойти с Лавинией в театр: его жена Лючетта дулась всякий раз, когда он помогал Лавинии донести покупки до дома, что и говорить о том, чтобы променять отпуск в домике у моря на оперу. Но не было ничего плохого в том, чтобы дождаться, пока Лавиния закончит работу, и подвезти ее домой, и не было ничего плохого в том, чтобы проделать еще более долгий путь ради двух порций панелле в «Порта Карбоне»[43]. Не было ничего плохого в том, что иногда он ходил в кино и по субботам, и по воскресеньям, притворяясь, будто отец Донато вызвал его в ораторий. Не было ничего плохого в том, что в декабре 1976 года Пеппино зашел поздороваться с Лавинией, которая работала даже двадцать пятого декабря. Не было ничего плохого в том, что из всех женщин, которые чего-то от него ждали, смотрели на него с укоризной, давали ему поручения и требовали соблюдать свои обязательства, единственной, кто любил Пеппино таким, каким он был, оставалась Лавиния. Бывали дни, когда ему казалось, что он всю жизнь задерживает дыхание и может перевести дух, только когда ест с ней панелле.

В опере «Севильский цирюльник» есть ария, которая начинается со сравнения клеветы с ветерком[44]. Легкий, как дуновение ветерка, слух о Лавинии Маравилье и Пеппино Инкаммизе разнесся по всей округе. Вот позор – Пеппино домогается племянницы отца Донато Кваранты после всего, что тот для него сделал. Сплетницы в церкви болтали только об этом, притворяясь добрыми христианками, какими никогда не были. В кинотеатре «Фьямма» говорили, что высокий молодой человек, который ходит на вечерние сеансы, – любовник Лавинии, но, поскольку у него есть жена и дочь, он пробирается в зал тайком. Дело усугубляли привлекательная внешность Пеппино и блистательная красота Лавинии; будь оба некрасивы, никому бы и дела не было до того, что между ними происходит. Внезапно женщины и девушки, с которыми Пеппино когда-то поздоровался слишком прохладно, по невнимательности или потому, что глубоко задумался, принялись заявлять, что сразу было ясно – это человек несерьезный; достаточно сравнить, сколько времени он проводит на улице Феличе Бизаццы, а сколько дома. И все мужчины, которых Лавиния обделила вниманием, шипели о ней сквозь зубы, что она ветреная женщина – и даже хуже, судя по тому, как вызывающе она одевается. Кем вообще она себя возомнила?

Ветерок клеветы, с которым Пеппино и Лавиния ничего не могли поделать, обвевал всех в округе. К тому времени, когда слухи дошли до Лючетты Сангрегорио, он был всего лишь вдвое слабее трамонтаны. Лючетте никогда не нравилась Лавиния, и, возможно, именно поэтому она не раздумывая оставила дочь с бабушкой и дедушкой, чтобы проследить за мужем до кинотеатра «Фьямма». Ей достаточно было увидеть, как Пеппино выходит с Лавинией и садится с ней в свой «Фиат-124», чтобы убедить себя в правдивости наговоров. Изжелта-бледная, Лючетта отдалась во власть слепой ярости. Та самая женщина, которая в день своей свадьбы обнимала Лавинию с искренней симпатией свежеиспеченной кузины, теперь давала всем понять, что в семье Маравилья все женщины – негодяйки: вот что бывает, когда мать не учит дочерей, как правильно себя вести. Гадости, которыми Лючетта отвечала на постигшее ее унижение, долетали с мощными порывами ветра и до улицы Феличе Бизаццы, где дошли даже до Патриции, но после происшествия с матерью и продавцом сыров та научилась не обращать внимания на слухи. Как раз тогда, когда ее ярость могла бы послужить Лавинии – лучше, чем Сельме много лет назад, – Патриция не стала вмешиваться. То ли потому, что ей смешно было представлять, будто у сестры интрижка, то ли потому, что она уже давно устала от надменного поведения Пеппино. Она только обсудила все с Козимо, но тот тоже не любил сплетен; тем не менее он позволил себе задать пару вопросов, чтобы выяснить, действительно ли Инкаммиза ест из двух кормушек сразу. В ответ он услышал, что это зазнайка и дамский угодник, и его давняя неприязнь к Пеппино вышла на новый уровень.

К тому времени, когда