Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

Маринелла рисовала, а Патриция поливала растения, было то, как она набралась смелости и позвонила Пеппино Инкаммизе.

– Пеппи, это Лавиния. Мне нужна твоя помощь.

Маринелла

19

Змеючесть

В тот вечер, когда они покинули дом на улице Феличе Бизаццы, Маринелла и представить себе не могла, что всего через год она увидит похороны Валентино Бранкафорте на кладбище Ротоли и получит от этого такое же удовольствие, как от прохладного миндального мороженого на языке. Мама всегда говорила, что смерти нельзя желать никому, потому что хуже ее ничего нет. Но что мама знала о смерти? Если бы она знала хоть что-то, то была бы жива. Маринелла же, напротив, не знала ничего, кроме смерти. Последние восемь лет Патриция и Лавиния водили ее на кладбище Ротоли каждую неделю; Аккурсио Карузо, сторож, работавший по нечетным дням, упорно называл ее Мариной и радовался встречам с ней; Пьетро Балистрери, сторож, работавший по четным дням, твердил: «Ну как же выросла эта малышка», хотя и не был ее родственником.

Маринелле нравилось кладбище, потому что там все оставалось на своих местах и не двигалось. На могилах важных людей стояли запертые домики с витражами и статуями детей, которые поддерживали часы. Вдоль главных аллей тянулись пышные могилы знати с крестами и ангелами из камня. Но больше всего было таких могил, как у мамы и бабушки: имена, выгравированные на бетонной или мраморной стене, маленькая овальная фотография, две даты. Благодаря связям дяди Донато Сельма и Роза лежали рядом на половине высоты стены, ни высоко, ни низко, ни в середине, ни с краю. На надгробии Сельмы был прикреплен ее портрет, снятый много лет назад на улице Феличе Бизаццы. Серьезный вид, отстраненный взгляд – такой Маринелла и помнила свою мать; возможно, потому, что знала ее больше по фотографиям. Мамушка Роза смотрела прямо перед собой, вздернув подбородок, совсем юная; вообще-то на той фотографии рядом с ней был и Себастьяно Кваранта, но отрезанная от фото часть хранилась где-то у Лавинии. Через несколько месяцев после того, как бабушку положили рядом с мамой, между двумя могилами пророс кустик зеленого вьюнка, и однажды весенним днем сестры обнаружили на нем красные цветы.

– Даже цветы сами распустились, – сказала Патриция и позаботилась о том, чтобы ни Аккурсио Карузо, ни Пьетро Балистрери не выпололи вьюнок, который теперь оплел обе могильные ниши, теряя листья в холода и выпуская цветы в мае.

В глубине кладбища Ротоли находились могилы, за которыми некому было ухаживать, – маленькие погребальные ниши в грубом камне, часто без фотографий, заросшие сорняками. В детстве Маринелла каждый раз хотела дойти до них, потому что ей нравилась загадочная атмосфера на могилах этих неизвестных бедолаг, почти как в сказке «Таинственный сад»[45]. Но однажды ее ужалила оса, и Патриция больше не отпускала ее одну.

В день похорон Валентино Бранкафорте Маринелла вернулась на кладбище. В то утро она прогуляла школу, потому что уже научилась подделывать подпись Патриции лучше прожженного фальшивомонетчика. А если этого окажется недостаточно, ее прикроет Розария.

Пробравшись через черный ход, чтобы скрыться от бдительного взора Пьетро Балистрери, Маринелла стала бродить по кладбищу в поисках погребения, которое, согласно некрологу, должно было состояться в девять часов. Но увидела совсем не то, чего ожидала. Она нашла нужную могилу по чистой случайности. Проститься с усопшим не пришел почти никто. Два могильщика в рубашках с короткими рукавами и четверо зевак – вероятно, последние друзья Валентино. В стороне возвышался внушительный силуэт синьоры Каролины в черном макинтоше.

Маринеллу никто не заметил. Могильщики засунули выцветший деревянный гроб в отверстие в стене и закрыли его каменной плитой, заостренные буквы на которой складывались в надпись: «Валентино Бранкафорте, 1927–1978». Розария, которая все еще жила в квартале Ноче, рассказала Маринелле, что Валентино погиб, врезавшись на своей «Альфетте» в стену на проспекте Микеланджело. Говорили, что он был пьян. Маринелле не было дела до того, как он умер; она просто хотела убедиться, что он и вправду подох. Ни за что и никогда она не станет жалеть о том дне, когда Валентино воссоединился с червями и жуками. Еще больше ее порадовала бы возможность открыть гроб и увидеть его изуродованное тело, но и так сойдет.

Главное, что заклинания мамушки наконец сработали.

В голове Маринеллы до сих пор отчетливо звучал голос бабушки, когда она злилась на кого-то: «Да пусть бы они все сдохли, сукины дети» и «Будь проклято мое имя, если я не пообломаю им рога». В отличие от мамы, бабушка очень даже желала смерти всем, кто ее заслуживал, изобретательно и в подробностях. В те времена, когда они еще жили в деревне, о бабушке Розе поговаривали, что она ведьма, раз умеет делать целебные настои и мази. Говорили также, что она умеет накладывать проклятия, особенно на мужчин, которые ее рассердили.

Когда Маринелла спросила об этом у Патриции, та рассмеялась. Лавиния же, напротив, выразилась неопределенно:

– Ведьма мамушка или нет – понятия не имею, но она точно знает кое-какие заклинания. Попробуй поговорить с ней сама.

Маринелле было лет шесть, когда мама слегла. Тогда она отправилась к бабушке и попросила научить ее каким-нибудь заклинаниям. Роза опустилась на колени, чтобы заглянуть Маринелле в глаза, и совершенно серьезно прошептала, что действительно знает одно заклинание.

– Но оно очень сильное, Марине. Если с его помощью ты пожелаешь кому-то зла, то ему будет очень плохо. Поняла? Подумай о том, чего хочешь. Потом засунь персиковую косточку в сырую землю и трижды прыгни спиной вперед, держа ноги вместе. И все сбудется, вот увидишь.

Маринелла утыкала персиковыми косточками все горшки на террасе, загадывая, чтобы мама поправилась, но ничего не вышло. Спустя годы – новая попытка: она скакала кузнечиком и всем сердцем желала, чтобы синьора Каролина убралась восвояси. И вновь ничего. Но потом Валентино Бранкафорте стал приставать к Лавинии, и Маринелла усеяла персиковыми косточками и обпрыгала задом наперед всю виллу Мальфитано, горячо желая, чтобы этот гад исчез с лица земли. Потребовалось время, но наконец заклинание сработало – лучше поздно, чем никогда. Маринелла смотрела на надгробие Валентино, почти уверенная, что злое колдовство удается ей лучше, чем доброе; говорили же сестры, что еще до рождения она явилась во сне Санти Маравилье, чтобы предсказать ему всяческие блага.

Маринелла никогда не говорила об отце. С того вечера, когда он выгнал их из дома, Санти не искал дочерей, а они не искали встречи с ним. Маринелла часто думала о нем, но не костерила его, как Патриция, и не убивалась, как Лавиния; она не могла выразить словами, что чувствовала. Ее ощущения напоминали ощущения человека, который спасся от пожара, но вдохнул столько черного дыма, что легкие опалило ядовитой пылью, в горле пересохло и язык стал похож на деревяшку. Когда она слышала, как сестры или дяди говорят о Санти Маравилье, темная сажистая пелена поднималась из груди к голове и затуманивала зрение. Лавиния называла такое состояние змеючестью, и, когда оно находило на Маринеллу, бесполезно было говорить с ней или пытаться взывать к ее разуму. Змеючесть овладевала ее телом, будто спазм; но вместо того, чтобы заставить ее потерять контроль над собой и в ярости наброситься на кого-то, она обездвиживала, заставляла одиноко забиваться в какой-нибудь угол, вжав голову в колени и закрыв глаза, и никто не мог вытащить Маринеллу оттуда, если она сама этого не хотела. Змеючесть сидела на Маринелле, как зимняя куртка на три размера больше, – смотрится не очень, но греет и дает уверенность, что рано или поздно спасет тебе жизнь.

4 мая 1978 года, когда Валентино Бранкафорте положили в стену на кладбище Ротоли, Маринелла уже почти двенадцать месяцев жила с сестрами в доме дяди Фернандо в начале улицы Орето, за центральным вокзалом. Дядя переехал сюда после смерти Сельмы, решив быть поближе к семье, и вот наконец пришло время воплотить намерение в жизнь. В тот вечер, когда Санти