Молчание Шахерезады - Суман Дефне

Громким баритоном, будто выступая на сцене с монологом, высокий офицер сказал:

– Уверяю тебя, Стефо, ничего не случится. – Он указал на пришвартованные в заливе европейские линкоры. – Они дойдут до Афьона, до Аидина, но в Смирну им не войти. Подумай только: здесь и нас много, и христиан много, а уж сколько здесь европейцев! А уж какие они богатые, ты и вообразить не можешь! В банках все облигации им принадлежат. Фабрики, конторы, железные дороги, морские пути – у них всюду огромные вложения. И потом смотри, видишь, стоит британский броненосец? Он нас защищал и защищает, и никуда он внезапно не уплывет, вре педи му! Да и наши линкоры не дремлют. Если турки к нам приплывут, мы их разбомбим.

Он косо посмотрел на Панайоту. Вид у него был очень самоуверенный. Безусый юнец вновь закивал:

– Ты прав. Мы веками сражались в море. Иди война на море, она бы точно так не затянулась. Нам надо было нацеливаться на Константинополь, а не на Ангиру.

– Надеюсь, макари, это еще случится, дай бог. Идти в Ангиру было большой ошибкой. Сейчас-то они это поняли, да только уже поздно. Переправили бы войска из Фракии, и через два дня Константинополь бы пал. Наши дивизии уже несколько месяцев стоят к западу от Сакарьи, умирают от голода и холода, даже маковой росинки во рту ни у кого нет: турецкие шайки заблокировали пути снабжения. Сколько они еще продержатся?

Панайота навострила уши. Позади офицеров прогрохотал фаэтон. Кучер с плетью в руках был таким статным, что ему впору армией командовать.

– Но у врага положение не лучше, а может, и хуже. А то почему, думаешь, они не атакуют? Сколько месяцев все чего-то ждут.

Офицер с напомаженными усами нахмурился:

– Не знаю. Может, туркос ждут, когда их обеспечат боеприпасами? Я слышал, они достигли соглашения со всеми союзниками.

– Похоже на то. Посмотри, даже итальянцы и те отступили, – голос безусого юнца зазвучал чуть тоньше.

Да и бог с ними, с итальянцами, их волнуют не турки, а мы.

– Так-то оно так, но раз они отступили, значит, их убедили в том, что этот город нам не удержать.

Панайота, позабыв про прилипшую к губам сахарную пудру, испуганно посмотрела на офицеров. Усач положил руку юнцу на плечо, его взгляд смягчился.

– Стефо му, не будь таким пессимистом. За нами стоит сильнейшая империя в мире. Пускай мы допустили стратегическую ошибку, я все же нисколько не сомневаюсь, что после стольких побед войну мы не проиграем. Пойдем-ка обратно в отель. При таком лютом ветре не покуришь даже. Посмотри, какие волны нагнал. Сейчас хорошо бы коньяку с кофе выпить. Я слышал, сегодня вечером в «Греческом клубе» какой-то прием. Видишь, в «Запьоне» дамы сидят? Может, пригласим их?

– Ты их знаешь?

– Вон с той длинноногой шатенкой на одном вечере в Борнове виделись. Они вроде из Лондона, а тут, сам догадываешься, ищут себе в мужья какого-нибудь офицера-европейца. Нам они, наверное, откажут, но отчего б не попытаться.

Бросив окурки в воду, они перешли через дорогу. Женщины, сидевшие в «Запьоне» за чашкой чая, с прищуром оглядели кавалеров. До Панайоты донеслись слова на иностранном языке и смех. Ее охватила дрожь (от холода ли?), и она спрятала руки в карманы пальто. Пальцы нащупали один из камешков, которые она собрала на прошлой неделе в банях Дианы. Развернувшись к морю, Панайота швырнула камень, заранее зная, что по такой ряби он прыгать не будет. Да пошли они к черту – и «Кремер Палас», и эти офицеры, и эти богатые европейки, и те полуголые кокетки в кроличьих мехах!

Волны, вздымавшиеся, точно маленькие остроконечные шатры, поглотили камешек. Снова запустив руку в карман, Панайота нащупала другой – он оказался совершенно белым, как яйцо. Поудобнее взяла его в руку и с мастерством опытного стрелка прицелилась. Только она собралась швырнуть камень, как сзади кто-то хрипло вскрикнул:

– Ох! Барышня, полегче! Осторожнее! Ох!

Оглянувшись, Панайота увидела какого-то господина в шляпе и сюртуке. Согнувшись пополам, он хрипел так, будто задыхался. Панайота прижала руку ко рту.

– Ах, извините! Сигноми! Я вас не заметила, и уж никак не хотела задеть. Пожалуйста, простите меня. Me сингорите[95]. Кирье, вы в порядке? Месье? – от волнения Панайота забыла, что во время прогулок по Кордону она решила говорить по-французски.

Мужчина, выпрямившись, ответил:

– В порядке, в порядке, беспокоиться незачем. Надеюсь, мне никогда не придется с вами драться – уж очень вы хорошо знаете, куда бить. А рука у вас, мадемуазель, тяжелая.

Панайота, отняв ладошку от лица, испуганно спрятала руку за спиной. Неужели она попала этому господину в причинное место? Щеки тут же запылали.

Мужчина улыбнулся, обнажив белоснежные зубы.

– Не переживайте, я шучу. Видите, я в порядке. Да я сам виноват: шел себе, не смотрел по сторонам, залюбовался прекрасным видом. Посмотрите, как покачиваются рыбацкие лодки. Какая гармония! Или взгляните на тот парусник. Море волнуется, а ему все равно, плывет, словно лебедь. Такая громадина!

Панайота посмотрела на парусник, скользивший по водной глади. Над ним развевался британский флаг. «Вот дул бы ветер с севера, – подумала она, – тогда бы мы и посмотрели, смог бы этот неопытный капитан войти в порт».

Мадемуазель, мы с вами раньше не встречались? – иностранец (интересно, откуда он?), прищурившись, изучал лицо Панайоты.

– Сомневаюсь, а почему вы спрашиваете?

– Да что-то лицо ваше очень знакомое.

– Нет, мы раньше не встречались. Я в этом уверена.

Увидев гордо задранный подбородок девушки, мужчина расплылся в улыбке. Он хорошо говорил по-гречески, но в речи проскальзывал странный, незнакомый Панайоте акцент.

– Почему вы столь уверены в этом?

Панайота не сдержалась и выпалила:

– Да разве такого человека, как вы, забудешь?

Услышав собственные слова, она снова сделалась пунцовой и тут же отвернулась к морю. Боже, какой стыд! Позорище!

Мужчина расхохотался:

– Это не вы мне должны были сказать, а я вам.

Увидев, что смущенная Панайота по-прежнему смотрит на море, он продолжил:

– Конечно же, по другим причинам. Вы, должно быть, имели в виду, что точно бы меня запомнили, потому что у меня смуглая кожа, к которой мало подходит одежда европейца, и непривычно длинные волосы. А я бы так сказал потому, что никогда прежде не встречал такой красавицы.

Панайота повернулась и с нескрываемым любопытством оглядела незнакомца. В самом деле, таких она никогда раньше не встречала. Он был очень смуглым, как арап, но одет был как иностранец: брюки в полоску и такой же сюртук, жилет с выглядывавшим из кармашка зеленым шелковым платком и такого же цвета галстук, на голове – фетровая шляпа. Галстук был перехвачен золотым зажимом. На длинных пальцах смуглых рук красовались огромные перстни с драгоценными камнями: сапфирами, изумрудами, рубинами. Он что, принц? Как Аладдин из сказки? Кто он такой? Озадаченная, Панайота снова посмотрела на его лицо. Может, он служит при дворе? Длинный тонкий нос придавал ему аристократичный вид.

– Вы турок?

– Нет, но, если хотите, можем перейти на турецкий, – ответил мужчина на безупречном турецком, не уступавшем его греческому. – Я индиец. Меня зовут Авинаш Пиллаи.

Панайота знала турецкий достаточно, чтобы понять его слова. Индиец, значит? Она думала, что из Индии привозят лишь работников, чтобы было кому обслуживать богатых турок в особняках. За всю свою жизнь девушка ни разу не видела индийца в европейской одежде. Она так засмотрелась на открытое круглое лицо, что даже не заметила, как иностранец взял ее за руку.

– Как ваше имя, мадемуазель?

Почувствовав на коже прикосновение отдававших в фиолетовый цвет губ, Панайота очнулась.

– Что, простите?

– Как ваше имя?

– Панайота. Панайота Ягджиоглу.

Авинаш Пиллаи несколько секунд смаковал имя девушки, будто вино.