Молчание Шахерезады - Суман Дефне

– Стергиадис пытается быть справедливым ко всем, – покачала головой Сюмбюль. – Как только он стал губернатором, он первым же делом наказал тех, кто устроил погромы в турецких кварталах в день, когда прибыла греческая армия. Все те лиходеи и помогавшие им военные получили по заслугам. Убийцам Хасана, хозяина кофейни, их преступление тоже не сошло с рук.

– Да только сейчас такое время, что кто-то все равно останется недоволен; что бы он ни делал, а всем никак не угодит.

– Что могут знать о справедливости эти гяуры, которые пришли и захватили чужую землю? – пробормотала Мюжгян.

Сделав вид, что не слышала ее слов, Сюмбюль повернулась к девушке:

– Меня зовут Сюмбюль. Вы знаете Мустафу-эфенди? Он в соседнем особняке управляющий. Он нам свекор. А это моя невестка Мюжгян. В эти тяжелые времена Мустафа-эфенди, да хранит его Аллах, за нами присматривает, и на эту вот работу нас именно он и пристроил.

Когда девушка услышала имя Мустафы, ее милое лицо озарилось светом. Мюжгян же схватила из посудины еще кусок теста и зло шлепнула его на стол.

– А, очень приятно, Сюмбюль-ханым. Хорика поли[86]. Управлящий Мустафа – почтенный господин. Мы все его очень уважаем, – искренне произнесла девушка.

Не успела Сюмбюль и рта открыть, как вмешалась Мюжгян:

– Постойте, дайте-ка я угадаю. – Она бросила тесто и скалку и теперь с вызовом смотрела, опершись испачканными по локоть в муке руками о стол, на Сюмбюль и ее собеседницу. – В тот день, когда на этого самого Мустафу-эфенди, которого вы якобы так уважаете, напали, когда его избили до потери сознания и, приняв за мертвого, оставили на улице, вы наверняка тоже размахивали флагами и осыпали эвзонов цветами?

На кухне, до этого момента гудевшей, словно пчелиный улей, вдруг стихли все звуки. Сюмбюль почувствовала, как краска заливает ее до самых ушей.

– Мюжгян, не надо, прошу тебя. Мы же в доме иностранцев.

Девушка уставилась на Мюжгян, разинув рот. Сюмбюль коснулась руки невестки. Но та стряхнула ее ладонь, как надоедливую муху.

– Что, неужели я неправду сказала?

Молчание. После секундного замешательства все посчитали за лучшее вернуться к делам. Впрочем, половина работавших на кухне совсем недавно перебрались сюда с Хиоса, и поэтому они ничего не поняли. А остальные предпочли сделать вид, что не поняли или не слышали. Вошедший на кухню старший повар удивился небывалой тишине. Человек он был веселый и добродушный. Во время работы у него всегда под рукой стоял бокал вина. Даже если он и был недоволен тем, что для подготовки к балу наняли еще двух главных поваров, он это ничем не выдавал.

– Ну-ка, посмотрим, sinyore. Начинка для бёреков у нас готова. Где у нас противни с раскатанным тестом?

Опускалась холодная ночь, воздух был по-зимнему чист и прозрачен. Особняк Томас-Куков весь сверкал; насмотревшись на стоявшие на набережной большие отели, Эдвард приобрел генератор, и теперь внутри было светло как днем. Гости даже зажмуривались, когда заходили. Все только и говорили об ослепительном свете свисающих с потолка люстр. Даже те приглашенные, кто посещал балы в дорогих отелях, не могли не высказать своего изумления, и Эдвард искренне радовался каждой похвале, будто большое дело сделал.

На деревьях вдоль дорожки повесили лампы, горевшие розовым, желтым и лиловым светом. Через распахнутые настежь тяжелые железные ворота, над которыми красовалась фамильная монограмма NTC, въезжали машины и экипажи. Лошади, впряженные в экипажи, были породисты и ухожены, грива тщательно расчесана. Вышколенные слуги подавали гостям руку, помогая выйти. Дамы в роскошных платьях и прикрывавших обнаженные руки меховых накидках словно соблюдали определенную церемонию. Открывалась дверца, и сначала показывалась туфелька, следом, окутанная шелками и шифонами, пробиралась ножка, за ней – ручка, обтянутая перчаткой и унизанная кольцами с игриво поблескивающими бриллиантами. И когда взгляды всех разодетых во фраки мужчин, куривших сигары у мраморных колонн, были обращены на экипаж или машину, очередная прелестница наконец являла себя во всем великолепии.

Заметив в дверях зала Авинаша и Эдит, Эдвард в два шага своих длинных ног оказался рядом. Губы его, как это бывало при каждой встрече с Авинашем, растянулись в излишне широкой улыбке.

– Дорогая Эдит му, месье Пиллаи, добро пожаловать. Какая честь видеть вас здесь!

Он нагнулся и поцеловал Эдит руку, украшенную сверкающими бриллиантами.

– Спасибо за приглашение, Эдвард. Прекрасно выглядишь.

– Если кто и выглядит прекрасно, так это ты, дорогая Эдит. С годами ты становишься все краше и краше. Неужели добыла у колдуний эликсир вечной молодости?

Он наигранно подмигнул Авинашу. А Эдит тем временем осмотрела зал: штатские и офицеры самых высоких званий, роскошные дамы в платьях по последней моде, пьянящий аромат духов и приятный запах сигар. На возвышении в дальнем конце зала сидела в кресле, как на троне, Хелена Томас-Кук, мать Эдварда; она была занята тем, что протягивала руку для поцелуя все новым и новым гостям. В первую же секунду своим соколиным взглядом она выхватила фигуру Эдит из толпы и, конечно же, узнала ее, но сделала вид, что не заметила. Она до сих пор винила в неудавшейся судьбе сына эту избалованную соседскую девчонку.

– Как тебе мой новый образ? – Эдвард продолжал вести светскую беседу. – Я уже говорил тебе, что вернулся из Америки месяц назад?

– Должно быть, и стрижку ты именно там и сделал?

Коснувшись кончиками пальцев волос, зачесанных назад и блестевших от лимонной помадки, Эдвард нагнулся к Эдит, как будто собирался раскрыть ей какую-то тайну:

– Она называется «Валентино».

– Ах, как мило! Тебе сказать, что ты похож на него?[87]

– Но ты сначала посмотри вот на это! – отмахнулся Эдвард.

Он подал знак рукой, и тут же возле него оказалась девушка с подносом, на котором рядами лежали сигареты разных марок. Черное атласное платье едва доходило до колен, и она, очевидно, стеснялась того, что все видели ее голые ноги. Чтобы не смущать девушку еще больше, Авинаш перевел взгляд на гремевший оркестр. Эдвард взял с подноса пачку и предложил гостям, а сам при этом улыбался, как шкодливый ребенок.

– И как вам? Матушка поначалу и слышать не хотела про этих cigarette girls. Но разве же плохо получилось? Мне хотелось привнести в жизнь этого дряхлого особняка хоть капельку американского духа. Вы обратили внимание, какие у них прически? Это я позаботился о том, чтобы их постригли. Веришь или нет, Эдит му, но сейчас в Америке уже никто не ходит с длинными волосами. Каттера деи ине Рири му?[88]

Девушка в коротком платье коснулась рукой не прикрытой волосами шеи: кажется, обнаженная шея смущала ее не меньше голых ног. Ей не терпелось скрыться с глаз. Когда молодой хозяин знаком отпустил ее, она чуть ли не бегом ушла туда, где стояли другие служанки в таких же коротких черных платьях.

Эдвард зажег Авинашу сигарету и кивком показал на двух темнокожих музыкантов в оркестре.

– С ними я познакомился в одном speakeasy[89] в Чарльстоне. Как эти двое играют! Просто невероятно! Непременно послушайте сегодня. Я привез их сюда специально на этот вечер. И да, вы понимаете, самое главное начнется после того, как матушка удалится спать. Не вздумайте уйти раньше!

Как всегда, Эдвард был одет безупречно. Белоснежная рубашка с накрахмаленным воротничком, серый в полоску костюм, винного цвета шейный платок и того же оттенка платочек, выглядывавший из нагрудного кармана. Рыжеватые усики тонкой дугой извивались над губами, от гладко выбритого подбородка исходил лимонно-лавандовый аромат дорогого одеколона. Щеки его, начавшие едва заметно обвисать, порозовели, а маленькие голубые глаза покраснели от выпитых за вечер коктейлей с джином.