Молчание Шахерезады - Суман Дефне

– Ах, сигноми, Панайота. Здесь ужасный бардак. Знал бы я, что ты придешь… Если угодно, можем прогуляться. Погода стоит чудесная. Хочешь, дойдем до Ке, лимонада выпьем? Или вот этот ваш напиток, джиджимбир[100], или как вы его называете?

Он стыдливо и в то же время удивленно взглянул на стопки папок и заполненные доверху пепельницы, будто впервые увидел царивший на столе беспорядок.

– Не нужно, Павло. Я пришла с тобой кое о чем поговорить… – Он в это время выносил составленные одна на другую пепельницы. – Павло, сядь, прошу, се паракало.

Оставив пепельницы в коридоре, Павло вернулся в комнату, закрыл дверь, подтащил стул и сел так близко к Панайоте, что их колени почти соприкасались. Его большие щенячьи глаза цвета кофе с молоком расширились от испуга.

– Тебе понравилось вчерашнее представление?

Не получив ответа, лейтенант совсем разволновался. Поскольку в кино Акис дочку не отпустил, по совету Катины он повел Панайоту в театр «Феникс» в районе Святой Екатерины, где выступала с водевилем труппа из Патр. Актеры показывали комические сценки, пели песни, а женщины исполняли танец живота. Павло очень хотелось расхохотаться на том моменте, когда Нилюфер, египетская танцовщица, своими необъятными бедрами топила корабли, но, увидев серьезное лицо прекрасной Панайоты, сдержался.

Проводив Панайоту из «Феникса» до дома, Павло отправился выпить к Йорги, а там он увидел Нико, которому и рассказал о своей встрече с девушкой, приукрасив – но только слегка – историю. Мог бы и не говорить ничего, но пухлый сын рыбака в таких невероятных подробностях описывал свои встречи с прекрасной турчанкой из Карантины, что Павло не удержался и под влиянием ракы чуть приврал о том, сколько длился их с Панайотой поцелуй, во время которого он якобы трогал девичьи прелести, а потом слушал ее сладострастные признания.

Вдруг Нико после этого пошел и ляпнул что-нибудь чистой и невинной Панайоте? Сидя в душном, прокуренном кабинете, Павло взволнованно взял в свои руки-лопаты нежные ладошки любимой.

– Я внимательно слушаю тебя, Панайота му. Кала исе? Что стряслось?

Панайота, не зная с чего начать, как бы невзначай сказала:

– Ты, оказывается, всем говоришь, что женишься на мне и увезешь к матери в Янину! Как тебе не стыдно, йиа то Тео![101] Зачем ты всем врешь?

Лейтенант помрачнел. Сбылись его опасения! Проклятый ракы, зачем он только попал в его рюмку? Неужели он не мог подержать рот на замке? А этот недоумок Нико? Уж он его взгреет хорошенько при первой же возможности! При этой мысли Павло невольно стиснул Панайоте руки, не рассчитав силу.

– Ай, больно!

Девушка вырвалась из его хватки. Вот же деревенщина! Такими ручищами только землю мотыжить или траву косить, а никак не барышни касаться. Ей вспомнились пухлые губы Авинаша Пиллаи, отдававшие в фиолетовый. Как незаметно он взял ее за руку, как мягко и в то же время уверенно коснулся губами ее руки! А его собственные руки были мягкими-мягкими, словно смазанными сливочным маслом.

Обернувшись, Панайота взглянула на дверь.

– Это не вранье, это мои мечты, агапи му[102]. Мы же поженимся, этси? Отчего ты так смотришь на меня? Только не говори мне, что после вчерашнего вечера ты об этом не подумала.

Будто желая напомнить Панайоте их поцелуй под зонтиком, Павло приблизился к ее лицу. Но девушка опустила взгляд.

– Что с тобой? Йота му? Прости. Я не хотел тебя обидеть. Ну, посмотри же на меня. Ты плачешь?

Панайота покачала головой. Павло встал и выглянул в коридор – там никого не было. Он снова закрыл дверь и неуклюже попытался обнять хрупкую девушку. Панайота сидела, закрыв лицо руками, однако она не отодвинулась, а наоборот, прильнула к нему. Павло боялся, что от избытка чувств снова стиснет ее и напугает еще больше.

– Агапи му, ты же меня любишь, да? Тогда почему ты плачешь? Ну, не стесняйся, ответь мне.

Она молчала.

– Панайота, ты станешь моей женой? Ты согласна провести жизнь со мной?

Тело девушки внезапно задрожало, Панайота плакала навзрыд. Павло не знал, что же делать: то ли отпустить ее, то ли крепче обнять.

– Йота му? – с тоской произнес он.

Прошла целая вечность, прежде чем девушка неопределенно качнула головой.

– Это «да»? Панайота, посмотри на меня. Аде[103], ну.

Панайота робко подняла голову. В ее темных, омытых слезами глазах танцевали фиалки. Сердце Павло заполнила радость. Самая прекрасная девушка на свете будет его женой, матерью его детей, невесткой его матери!

– Панайота, пес му[104], ты согласна? Да, агапи?[105]

Панайота медленно кивнула, и Павло ощутил прилив сил. Да он готов захватить не только Малую Азию, не только Стамбул – весь мир! Он выпустил девушку из объятий и выпрямился, затем сел и схватил ее руки в свои. Ему хотелось расхохотаться от счастья.

– Любовь моя, ты сейчас сделала меня самым счастливым человеком на свете. Обещаю тебе, ты будешь жить так, как захочешь. Все, что пожелаешь, все сделаю. Хочешь, найму прислугу, чтобы тебе не пришлось работать? Ты будешь жить как царица, как султанша. Султана му! Василия му![106] Скажи, когда мне пойти к твоему отцу? Или сначала переговорить с твоей матерью? Что лучше? Впрочем, сейчас это все неважно. Панайота му, ты любишь меня? Хочу хоть раз услышать эти слова из твоих прекрасных губ. Се паракало.

Панайота освободила руки и вытерла слезы.

– Я выйду за тебя, Павло, но у меня есть условие, – сказала она, шмыгая носом.

– Конечно, султана му. Проси что угодно.

Она выпрямилась в кресле и посмотрела в светло-кофейные глаза Павло.

– Если Пресвятая Богородица поможет нам выиграть эту войну, то мы останемся в Смирне и будем жить здесь. Это моя родина. Я хочу растить детей здесь. Поэтому ты забудешь про Янину и купишь нам тут дом.

– Раз ты так хочешь, будь по-твоему, моя милая Панайота. Отныне ты – моя родина. Все, что захочешь…

– Это еще не все.

– Проси что угодно.

– Но если, Теос филакси[107], — Панайота протянула руку к столу Павло и постучала костяшками по столешнице, – если Кемаль войдет в Смирну…

– Это невозможно, моя милая Панайота. А мы тогда здесь на что?

Павло встал улыбаясь, взял сигарету и уверенным шагом подошел к окну. Закурив, он развернулся к Панайоте. Его грудь под белой рубашкой была широкой и крепкой, точно рыцарский доспех.

– Тебе незачем бояться, любимая, потому что мы непременно выиграем эту войну. У нас есть самолеты, тысячи пушек, пулеметов, ружей, у нас полно боеприпасов…

Панайота нетерпеливо махнула рукой.

– Знаю я, знаю. Все только и делают, что подсчитывают ружья и пушки, – и в школе, и в пекарне, и в кофейне… Ну есть они, и что? Мы с прошлого августа ждем вестей о победе, а вместо этого приходят лишь новости об отступлении.

Затянувшись, Павло выглянул в окно и заговорил командирским тоном:

– Отступление – это тактический ход, яври му. Мы отступаем, но не сдаемся. Наоборот, мы взрываем за собой железные дороги и мосты, сжигаем деревни, которые снабжают турок. К тому же нам удалось вывезти все оружие и боеприпасы к западу от Сакарьи. Туркам даже сабельки не досталось.

Его вспотевший лоб сиял в лучах солнца, словно бронзовый. Пока он говорил, Панайота подошла к нему и уставилась в окно. Не найдя рядом пепельницы, лейтенант затушил окурок о подоконник и почти прижался губами к ее шее.