У подножия Копетдага - Ата Каушутов

Овез шли впереди, находя дорогу по знакомым бугоркам. Вскоре они добрались до первой запруды, которая выдержала напор и стояла крепко. Немного посовещавшись, решили, что надо по мере сил сдержать течение там, где оно оказалось слишком быстрым. Следовало не только укрепить прежние перемычки, но и прорыть новые каналы. Промокшие насквозь люди снова взялись за лопаты.

Когда работа уже подходила к концу, послышался сигнал машины. Увлеченные делом, люди не сразу заметили, как подъехал грузовик.

— Как ты сюда попал? — спросил Курбанли вылезшего из кабины шофера. — Поселок-то наш цел?

— Поселок цел, а я вот за вами приехал, — ответил шофер и рассказал собравшимся вокруг него колхозникам, что Покген-ага еще ночью хотел послать за ними машину, но потом понял, что она все равно завязнет, и отложил это дело до утра.

— Ох, и волновался же за вас председатель! — рассказывал шофер. — "Что мне снль, — кричал он, — мне люди нужны! Они там закоченеют, погибнут!" И сам всю ночь спать не ложился…

Люди быстро погрузились. Машина подобрала по пути группу Байрамова, которая так же успешно поработала на своем участке, и вскоре въехала в поселок.

Лютый ветер мял поля,

Были ночи длинными…

Зацветет опять земля

Под косыми ливнями…

Слова полюбившейся песни донеслись до председателя, и он поспешил на улицу. Машина только что остановилась у его дома. Башлык несказанно обрадовался, увидев всех целыми и невредимыми.

— Молодцы вы мои, — говорил растроганный Покген, — с песней в селение въехали, сразу видно — победители!

— Ну, как, Покген-ага, силь тебе нужен или люди? — хитро улыбаясь, спросил Курбанли.

— А вы уж все знаете? — немного смутился Покген.

— Нашему председателю и люди нужны, и силь нужен, особенно, когда его умело используют, — сказал Хошгельды, посмотрев Покгену в глаза.

Старик ответил ему ласковым, благодарным взглядом.

СПОРЫ И ПРИМИРЕНИЯ

Опять настали солнечные знойные дни. Предгорья нарядились в зеленые травы и красные маки. Благоухали сады. В один из таких дней Нязик-эдже решила осмотреть перед работой свой приусадебный участок.

"Пойду погляжу, что там наш сын сделал", — подумала она. Хошгельды уговорил родителей отдать ему хотя бы половину земли, опыты, говорит, нужно делать. Вот и захотелось матери поглядеть, какие же это опыты делает ее сын.

Весь участок Хошгельды был разбит на маленькие грядки, не более двух-трех метров в длину. Нязик-эдже нагнулась над одной такой грядочкой, потом резко выпрямилась и закричала не свойственным ей громким голосом:

— Орсгельды, скорее иди сюда! Ой, беда на нас напала, ой, беда!

— Что случилось? — спросил запыхавшийся Орсгельды, торопясь к жене.

— Ты только взгляни, что наделал наш сын, посмотри, что тут у него растет! Зачем мы его послушали, зачем отдали землю! Сколько бы помидоров, огурцов, луку у нас могло быть, — причитала она.

Орсгельды молча обошел все грядки, внимательно разглядывая всходы. Лицо его стало хмурым. Видно было, что и он не на шутку рассердился.

— С ума сошел парень, — всердцах сказал он, — сорняками всю землю засеял, хуже ребенка малого.

— Другие дети, и то умнее, — согласилась Нязик-эдже, — смотришь, косточку урюка или там персика в землю закапывают, значит понимают, что плод полезный может вырасти. А этот сорняки разводит, — возмущалась она, — да где это видано!.. Хошгельды! — крикнула Нязик-эдже, обернувшись к дому.

Но ответа не последовало. Сын поднялся раньше родителей и, чтоб не тревожить их, ушел без завтрака.

— Нету его… — с досадой в голосе сказала Нязик-эдже. — Давай сейчас же перекопаем грядки, — решительно добавила она.

Орсгельды задумчиво стоял, поглаживая ладонью бороду.

— Нет, пока не будем ничего трогать, поговорим раньше с Хошгельды. Ведь не может того быть, чтобы его понапрасну учили, — вслух размышлял он. — Да и кто бы стал держать его в должности агронома, если он ничего не понимает. С ним считаются даже такие люди, как Чары-ага и башлык. Может быть, мы с тобой чего-нибудь не понимаем? Неужели зря могут дать бумагу, в которой удостоверяется, что он агроном?

Нязик-эдже хоть и согласилась ничего не делать до прихода сына, все-таки возразила мужу:

— Ты говоришь, что он агроном, но я что-то не видела таких агрономов, которые засевали бы сорняками поля. Из-за подобных проделок нашего сынка мы посмешищем всего колхоза станем. Я непременно зайду к башлыку, пожалуюсь на Хошгельды. Уж Покгена-ага он послушает, может образумится немного.

Вскинув лопаты на плечо, старики отправились на работу. Не любивший много разговаривать, Орсгельды шел молча, а Нязик-эдже всю дорогу ворчала:

— Видно, Кюле был прав, когда говорил, что из Хошгельды толку не будет. Подумать только, приехал в колхоз и всю жизнь начал перекраивать. Все не по нем. И поля мы не так орошаем, и хлопок не так сеем, и виноград, оказывается, ни мы, ни наши деды не умели сажать.

— Может быть, ему в Москве посоветовали так делать? — неуверенно произнес Орсгельды, желая найти оправдание сыну.

— Что же, по-твоему, ему посоветовали и наш приусадебный участок сорняками засевать? Никто ему такого не говорил! Отбился от рук и делает все, что в голову взбредет, — стояла на своем Нязик-эдже.

Придя на работу, она поведала всем женщинам своей бригады о постигшем их семью несчастье. Она даже рассказала об этом бригадиру, но Курбанли не посочувствовал ей.

— Не может того быть, чтобы Хошгельды чепухой занимался, — уверенно заявил он.

Орсгельды ни с кем на работе не делился своими горестями, но когда под вечер к нему зашел его старший брат Ата Питик, он не выдержал и рассказал о проделках сына.

Вскоре явился и сам Хошгельды. Завидев своего любимца, Нязик-эдже накинулась на него:

— Что ты наделал, ты в своем уме?!

— Что случилось? — остолбенел от неожиданности Хошгельды.

— Он еще спрашивает, что случилось! — возмущалась старуха. — Что ты натворил с нашей землей? Отвечай!

Поняв причину гнева матери, Хошгельды подбежал к своим грядкам, сел на корточки и стал внимательно разглядывать всходы.

"Все в порядке! — с удовлетворением отметил он, — никто ничего не трогал".

— Орсгельды, Ата, идите сюда, посмотрите на этого бездельника. Вместо того чтобы ответить матери, прощенья у нее попросить, он еще любуется своими сорняками! — уже со слезами в голосе кричала Нязик-эдже.

Старики вышли из дому и тоже набросились на Хошгельды.

— Ты уже все границы перешел! — кричал Ата.

— Если тебе нужны сорняки, можешь их в поле собрать, а мою землю портить я тебе не позволю, — грозно заявил Орсгельды.

— Не шумите, — устало и тихо сказал Хошгельды. Он снял с головы кепку и погладил свои черные густые волосы. Весь его облик, все его