У подножия Копетдага - Ата Каушутов

днем живу, а в будущее не заглядываю. Посоветуюсь еще с Чары. Хошгельды, конечно, человек ученый, но уж очень молод, а потому и горяч. Ему ничего не жалко".

Только ушел Покген, как во дворе Пальвановых появилась молоденькая девушка. Черные густые брови подчеркивали красоту ее больших глаз. Ей очень шла вышитая тюбетейка, так же, впрочем, как и шелковое платье, на котором блестела большая круглая брошь-гюльяка. Новые изящные туфельки довершали ее наряд. Казалось, что девушка явилась специально, чтобы показаться во всей своей красе. Она подошла к дому и, опершись руками о косяк двери, заглянула внутрь. Ее черные толстые косы почти коснулись земли.

— Хошгельды, привет! — крикнула она.

Агроном не сразу оторвался от своих записей, в которые он погрузился, как только ушел председатель.

— А, Нартач, заходи, — приветливо сказал он.

— Кому это ты письмо пишешь? — спросила девушка, проходя в комнату.

— Да это не письмо, а так, заметки по работе. А ты как сюда забрела?

— А разве это так трудно? Просто шла мимо и решила заглянуть к тебе.

— Очень рад, — улыбнулся Хошгельды.

— Скажи мне лучше, куда пропал твой друг Вюши?

— О, наш Вюши теперь далеко!

— Ну, скажи правду, куда он уехал?

— Уж не собираешься ли ты его догнать? Нет, нет, не скажу, куда он уехал, а то девушки, чего доброго, помчатся за ним, и бедняга Вюши вынужден будет бежать от них еще дальше.

— Не бойся, — засмеялась Нартач, — никто за твоим Вюши не погонится.

— Он уехал учиться, — торжественно произнес Хошгельды.

— Ну, уж если Вюши начал учиться, то, пожалуй, и Кюле Ворчун скоро за учебники сядет.

Хошгельды расхохотался.

— А может, Кюле вслед за тобой в институт пойдет? — спросил он.

Нартач склонила голову и грустно сказала:

— Отец тоже хочет, чтобы я училась.

— Еще бы Чары-ага не хотеть, чтобы его дочь была образованным человеком. Ты просто, я думаю, ленишься, Нартач, — сказал Хошгельды, взглянув на смущенную девушку.

— Не то, что ленюсь, — тихо заговорила она, — но, конечно, очень трудно сдавать экзамены. Ведь я столько лет не занималась, все, наверно, забыла. Да и, честно говоря, не решила, кем стать, актрисой или педагогом.

— А ты меньше раздумывай, бери пример с Бахар.

— Бахар, наверно, долго не проучится, — как бы невзначай вставила Нартач, которой хотелось переменить тему разговора.

— Это почему же! — удивился Хошгельды.

— Я слышала, что она выходит замуж, — равнодушно проговорила девушка. — А ты разве не слышал?

— За кого? — спросил Хошгельды, не сумев скрыть волнения.

— Я думала, что за тебя, — спокойно продолжала Нартач. — Уже давно говорят, будто она объявила родителям, что кому-то дала слово. Ты разве ничего не слыхал об этом?

— Ничего.

— Странно.

— А впрочем, если она и полюбила кого-нибудь, это ее дело, и незачем нам это обсуждать, — с раздражением сказал Хошгельды. И подумал: "Я никогда не говорил Бахар о своей любви, а теперь вот опоздал…"

В это время в дверь заглянула какая-то женщина.

— Нязик-эдже дома? — спросила она.

— Нет, она еще не приходила с работы, — задумчиво ответил Хошгельды;

Женщина ушла. Некоторое время они сидели молча.

— Ах, как неприятно, что соседка Бахар застала нас вместе, да еще у тебя дома, — сказала Нартач.

— Я что-то не понимаю, о чем ты говоришь.

— Все очень просто. Знаешь женские языки? Сейчас она непременно расскажет об этом Бахар, а потом сплетня пойдет по всему колхозу.

— Ну и пусть сплетничают, кому охота, — бросил Хошгельды. Его раздражала болтовня Нартач, ему хотелось сейчас побыть одному, подумать обо всем, что случилось. — Неужели Бахар бросит институт? — спросил он вдруг и, не дав Нартач ответить, продолжал. — Ведь она кончает в этом году третий курс заочного отделения, уже экзамены на носу… Не поверю, чтобы Бахар бросила учебу, — заключил он.

Глядя на взволнованного Хошгельды, Нартач тихо заметила:

— Может быть, она отложит свадьбу до окончания учебы.

— Кто знает? — грустно сказал Хошгельды. — Ты извини меня, Нартач, но мне нужно пойти в правление, — уже другим тоном заговорил он.

— Я тебя провожу, — робко предложила девушка. Ей очень не хотелось расставаться с Хошгельды.

— Пойдем, — равнодушно произнес он.

Они вышли из дому. Путь их пролегал через сад, мимо тутовых деревьев. Не успели они пройти и полдороги, как увидели Бахар, которая шла им навстречу, шурша своим шелковым платьем. Она куда-то спешила. Завидев их, Бахар вспыхнула, ускорила шаги и хотела было пройти мимо, но Нартач и Хошгельды поздоровались с ней, а агроном даже попытался пошутить:

— Говорят, что Бахар никогда нигде не видно, а вот она перед нами во всей своей красе.

Бахар сухо поздоровалась и не взглянула на Хошгельды.

— Куда же так торопишься? — спросила Нартач.

— Бегу попрощаться с Гозель-эдже. Я завтра уезжаю в Ашхабад. Начинаются экзамены. Через год, может быть, увидимся. Привет! — бросила Бахар и, не взглянув на своих собеседников, зашагала еще быстрее.

— Бахар, Бахар! — крикнул ей вслед Хошгельды.

Девушка не оглянулась.

— Что такое, что с ней случилось? — пробормотал Хошгельды. — Неужели она поверила каким-то сплетням? — вслух размышлял он. — Но ведь ей должно быть все безразлично, раз она кого-то любит…

Нартач молчала. Теперь уже не было никаких сомнений в том, что Хошгельды опечален. А он ей так нравится!..

Вечером того же дня председатель зашел к Байрамову.

Тот только что вернулся с фермы и теперь отдыхал, лежа на ковре.

— Здравствуй, Чары! — произнес Покген, проходя в комнату.

— А, добро пожаловать, башлык, — обрадовался Байрамов и поднялся. Он указал гостю место на ковре и крикнул дочери — Нартач, принеси-ка подушку!

Покген прилег, облокотившись на поданную ему пуховую подушку, налил из поставленного перед ним чайника в пиалу зеленый чай, потом, как это принято, перелил его обратно и, проделав это несколько раз, поднес, наконец, пиалу к губам. Теперь можно было пить. Чай был и не такой горячий, и достаточно крепкий. Покген задал хозяину несколько малозначащих вопросов и, наконец, заговорил о том, что больше всего тревожило его.

— Вот что, Чары, — начал Покген, — думал я, думал, и встревожили меня затраты на строительство.

— Что же, ты хочешь строить без денег? Ничего, Покген, даром не делается.

— Ты, Чары, видно, решил препираться со мной. Я и сам понимаю, что ничего даром не делается. Но всяким расходам должен быть предел. Роют, например, сразу пять колодцев. А что, если там не окажется воды? Значит, деньги бестолку потрачены. А кто за это отвечает? Башлык?

— Напрасны твои страхи, Покген, — заговорил Байрамов, стараясь успокоить председателя. — Инженеры как в зеркале видят, где под землей вода. Но даже, если какой-нибудь колодец окажется безводным, — хотя я уверен,