Post-scriptum (1982-2013) - Джейн Биркин

мы прошли через Сараево пешком. Кругом баррикады из автомобильных обломков. Люди держатся с достоинством. Улыбающаяся старая дама. Трудно понять, надо ли раздавать пробники, я сунула соседке духи, она меня тут же расцеловала. Она говорит нам о недоверии к сербам, предательство, идеального общества не существует. Стреляли в колодец через два часа после того, как его выкопали, – значит, кто-то стукнул, так что…

Маленькое мусульманское кладбище, 1994… 1995, недавно…

Спокойный день. Дама, собирающая клубнику, дает девочке салат и цветы, она переводит «Мадам Бовари», так что, как видишь, книги… Продолжай читать… Варенье из собранной ночью вишни…

Лулу! До сербов 400 метров, а мы в тишине пьем хорошее пиво. Вздрагиваем от хлопка дверцы холодильника!

Лу, Лу!

Я проснулась с заплывшими глазами, наверное, слишком долго спала. Здесь нет туалетов, так что я вышла на маленькую темную улочку, здесь нет электричества, а потом я подумала: «Если меня здесь подстрелят, красиво это будет выглядеть во французской прессе…»

Я вернулась, никто моего отсутствия не заметил. Снотворное. Девять часов сна вполглаза. Мы, как обычно, в кафе «Инди»! Франсис, как всегда, разговаривает по телефону, договаривается о встречах, пробовали сходить в дом, куда вчера попал снаряд. Девушка, потерявшая глаз, рада, что все еще может писать и ходить.

Сегодня с утра набивала чемоданы женским бельем, думая о тебе, помогавшей мне его складывать. Пошла к девушкам. Одна вчера вечером вела себя немного агрессивно, потому что хочет поехать во Францию, бедный Франсис сказал, что надо договариваться с преподавателями, она, похоже, ему не поверила, конечно, все они хотят уехать.

Один учитель рассказал мне, как испугался, потому что выпил с соседом по рюмке, а потом в нескольких метрах от лестницы, где он сидел, упала бомба. Он налил себе немного коньяка, «для храбрости». Говорил о раненых и убитых, потом поднял свой стакан и сказал: «Jievelli» – «Живите!» Говорит, что машина перевернулась, но это не страшно, надо просто остаться в живых.

Мы идем в школу номер один, это как Луи-ле-Гран. Директриса, Злата, неизменно элегантна. Меня поражает достоинство здешних людей, словно бы и нет войны. Без воды, без электричества в течение нескольких дней. Без туалетов. И необыкновенно чисто. Никакой небрежности.

В классах по четыре, шесть или восемь учеников, занимаются в коридорах, там безопаснее. Директриса показывает нам класс наверху, вот что это было вчера вечером, этот грохот от бомбы, когда мы сидели в ресторане. Крыша взорвалась, ничего не осталось. Завтра ученики пойдут домой к учителю, потому что в школу ходить слишком опасно, слишком близко к полицейскому участку, в который целятся сербы.

Отношения между учителем и учеником близкие и покровительственные. Девочка потеряла мать и двух сестер, это вызывает материнское чувство, что куда лучше, чем обычные взаимоотношения учитель–ученик.

«Без войны этого бы не было».

Опускаем головы, рядом падает снаряд.

Фахрудин два года не видел жену и сына. Ему очень нравится карманный фонарик, который дал ему Оливье. Тонкий вкус. Я бы хотела доставить ему удовольствие, но думаю, что фонарик его растрогал. Рассказывают удивительные истории о том, как делают оружие и как его доставляют, с изобретательностью военного времени, через канализацию.

Мы у генерала. Он говорит, что вчера Сараево бомбили, потому что они «выиграли матч», баскетбол! Как пробки от шампанского, 11 убитых, 93 раненых, они не слишком точно целились, «может упасть чуть ли не у них», все же 250 кг.

Лу, меня настигла болезнь, от которой не умирают, но чувствуешь себя ничтожеством, ничего не сделавшим. Лейла, Эльхана и Д. живут в страхе. Мы скачем, как кролики, вдоль Sniper’s Alley, нам везет. Лу, пробники, книги, кассеты, которые привез Бюэб, я слушаю Сушона, которого мы купили в Орли, возвращаясь из Бреста.

Лулу, почему эти дети должны жить в страхе? Они месяцами не выходят из дома. Хулиганы на холме в них целятся, мы их не защищаем. Разбитые машины, листы железа, старые поезда свалены как щиты от минометов. Как несправедливо. Я знаю, что мир несправедлив, мы с тобой богаты, а главное – свободны…

Один милый человек сказал мне сегодня утром: «Материальные вещи – ничто, жизнь – все». Вот, Лу, они рискуют жизнью ради того, чтобы пить, ходить в школу, смеяться, есть. Они получают пулю в лицо, выйдя на улицу. Приходится жить, как крысам, но вот удивительно, я никогда не встречала людей, меньше похожих на крыс, они достойные и веселые. Сажают салат на балконе. Каждый клочок земли, обращенный к небу, помогает выжить. Никакого самолюбования в несчастье, борьба за жизнь.

* * *

Среда, наверное

Моя Лулу!

Вчера я выпила лишнего, весь вечер падали бомбы, звук и свет, хотя света я не видела. Один раз так грохнуло, что я выглянула в окно. Перед домом детская площадка, и вот две девочки, вроде тебя и Сари-Лу, снова влезают на качели, потом еще один взрыв, родители бегут забирать девочек, которые резвятся во дворе.

Эльмедина[194] рассказывает мне историю своей обманутой любви, немножко похоже на мою. Она винит во всем войну, я пытаюсь ей сказать, что даже и без этого! Кругом война, а девушка все равно говорит о любви. Снимаю поляроидом всех окрестных малышей, восторг, только этим бы и занималась, но у меня мало пленки, так что шестьдесят детей снимков не получили. Сегодня утром дала фишки для игры двум мальчикам, которые дрались на лестнице, на улице слишком опасно. Поляроид. Веселье! Человек у окна со своей собакой, фокстерьером. Поляроид. Двое детей за решеткой. Заперты. Фотография. Смеются и исчезают. Маленький мальчик, которого я вчера фотографировала, прибежал к подруге Франсиса с альбомом сараевских видов, вытащил его из-под свитера и протянул нам со словами: «Вот мой город!» – я подарила ему какие-то мелочи, а он спросил: «What do you think of Sarajevo?»[195], я не поняла и ответила: «Мы приехали, потому что чувствуем свою вину, за Европу»; а он сказал: «Нет-нет, в Германии говорят, что мы здесь, в Сараеве, дикари», мы с Оливье обещали всему миру рассказать, что это, конечно, не так, трудно найти более достойных людей, вот потому мы пошли к парикмахеру, на свой страх и риск, только ради того, чтобы приложить усилие.

* * *

Наш чудесный водитель, Станко, был на Sniper’s Alley, стреляли из минометов, потом грохнуло, попали в шину. Он, по-моему, довольно спокойный. В кафе был человек с выжженной на руке татуировкой. «No pity for the enemy»[196]. С тех пор он призадумался.

Оливье и правда очень хороший. Вчера он перебрал, это