Белое с кровью - Кристина Робер

маской. Взгляд упал на татуировку на ребре ладони, и она вдруг вспомнила о его собственном тату. Приподнялась на носочках и, отодвинув край его макси, заглянула за ухо: пусто. Нежность, объявшая ее сердце и сулившая забыть все обиды, вмиг разбилась о новое разочарование.

– Кто бы меня спас, Маркел, – выплюнула она, толкая его в грудь. – Что ты делал все это время? Как ты жил после того, что случилось? Не справился без меня? Да ты хоть пытался?

– Пытался! Да все без толку! – прошипел он.

– Херово ты пытался! Ты мне палец сломал – вот как ты пытался.

Красные глаза в прорезях маски сузились.

– С каких пор у тебя все стало так просто? Я скрываю это от всего мира, так не заставляй меня хотя бы от тебя скрываться! Такой, какой есть, другого не будет! Или что, тебе теперь достаточно новых крутых друзей? Они же нормальные, да?

Его глаза опасно засверкали, пальцы сжались в кулаки. Ника изо всех сил стиснула зубы. Ей хотелось кричать и плакать, а может, даже вопить во все горло, потому что она вдруг поняла, что, вопреки злости и непониманию, ужасно рада видеть его, что скучала сильнее, чем думала, что нуждается в нем, даже зная, что Алекс ничем ей не поможет. Воспоминания об их детской дружбе мешались с последними месяцами, прожитыми в пансионе, и она уже не знала, что из этого придумала, а что было настоящим. Она хотела, однако совершенно не могла принять тот факт, что Алекса она и вправду потеряла.

Парень тяжело вздохнул, его плечи опустились, и он протянул к ней руку, но Ника инстинктивно отшатнулась, и Алекс неожиданно схватил ее за предплечье и сжал больнее, чем требовалось. Ника зашипела и оттолкнула его.

– Прости… – испуганно прошептал он, выставив ладони перед собой. – Я… мне… мне просто нужно привыкнуть к тебе… снова привыкнуть, вспомнить, как…

И тогда Ника увидела, что его ладони и пальцы до самых кончиков были изрезаны. Раны тонкие, и, может, если бы их было немного, никто бы и не заметил, но их оказалось столько… Они переплетались между собой, наслаивались друг на друга, образуя сети незатейливых, отвратительных узоров.

– Алекс… Тебе нужна помощь, но не моя.

Парень резко опустил руки.

– Ведьмы очень помогли мне, и ты должен… Я могу поехать с тобой, я все расскажу…

– Ника, я наследник земли, которая до сих пор готова ведьм сжигать на кострах. О чем ты говоришь?!

В его голосе – горькая насмешка. В горле защипало.

– Но я тебе тоже не помогу. Только хуже сделаю.

Сердце тяжелыми ударами отдавалось в груди, и хотелось скулить от отчаяния. Возможно, ей стоило рассказать ему о проклятии и окончательно убедить в том, что им даже рядом опасно находиться, но у нее язык не повернулся. И Ника просто ушла. Точнее, убежала. Нырнула в толпу и неслась вперед, на ходу сталкиваясь с веселящимися парочками, и пару раз даже едва не упала. Детский голос фонил в голове. Ты – мой лучший друг, не забывай. И Ника не забывала, но так и не смогла достучаться до себя маленькой и понять, а что бы она сделала, если бы тогда, в прошлом, Алекс просил ее о помощи.

Илан и Инакен ждали ее в условленном месте. Всю обратную дорогу Домор молча шел рядом, а Фернусон без умолку болтал. Ника что-то мычала в ответ, тщетно стараясь прогнать из головы испуганные глаза Алекса, смотревшие на нее сквозь прорези изумрудной маски, сто раз пожалев, что струсила и убежала.

Злишься на Мари за эгоизм, а сама…

Фернусон оставил их на полпути, решив закончить ночь «У Де Мона», и, когда они с Домором подошли к замку, Ника оторвала последний лепесток от бутона, оставленного мальчишкой-гонцом. Стражники открыли ворота, но Илан вдруг замер. Девушка проследила за его взглядом. Вдалеке, в галерее, маячил тонкий силуэт Катарины Кемберуэл.

– Ты ведь город так и не видела, да? – отстраненно спросил Домор. – Хочешь посмотреть?

Ника пожала плечами. Город она и вправду до сих пор толком не видела, а возвращаться в спальню, к своим мыслям, – так себе окончание дня.

Домор молча вывел ее из окрестностей замка через аллею с мертвыми деревьями и гаргульями обратно к площади, в свете вечерних фонарей и ярмарочных огней играющей всеми цветами радуги. Они обогнули затихающее веселье, и спустя несколько минут гул голосов утонул в тишине старого квартала.

Если центр столицы был аскетичным, просторным, со сдержанно оформленными постройками – невысокими, из бетона и стекла, эдакая минималистичная пародия на современные районы крупных городов Европы, – то этот «старый квартал» (это не Ника придумала, Домор так и назвал его) перенес их в прошлое, в Шотландию, может даже в Глазго со всеми его готическими шпилями и потертым временем желтым кирпичом, только теснее и меньше. Возможно, Ника бы придумала еще сравнения, но на ум ничего не шло – нигде, кроме Великобритании, она не была.

Они медленно шли по узкой дороге, вымощенной массивными булыжниками, и свет тусклых лампочек, нависающих над дверьми магазинов, закрытых на ночь, бликовал под ногами так, словно недавно прошел дождь. Ника лениво читала надписи на вывесках («Мясная», «Рулеты от Греты», «Судьбоносная») и мысленно ухмылялась не столько незатейливым названиям, сколько языку – странной мешанине английского и рибелита.

– Как будто здесь до сих пор никто не определился, какой земле принадлежит и во что верит, – сказала она, снимая маску. Капюшон был глубоким, и попадись им прохожий, вряд ли узнал бы ее.

Домор тоже освободил лицо:

– Те, кто определился, либо живут себе в глуши, неспособные выносить этот мир, либо вершат революцию.

– Хотела бы я определиться.

Ника вытянула руку в сторону и провела пальцами по ряду цветов в кадках, выставленных у кофейни. Случайно задела колокольчик, спрятанный между листьями, и его тихий перезвон подхватил ветер.

– И что потом?

– В смысле в глушь или в революционеры? – Ника поймала заинтересованный взгляд Домора и невольно улыбнулась. – За что бороться, я не знаю, так что определенно в глушь. Да и какой из меня революционер?

– Эмоциональный, – Домор усмехнулся.

Ника закатила глаза. Пройдя через пустынную улочку, они вышли на смотровую площадку. Ветер здесь был сильный и холодный, а воздух соленый, как на море. Фонари на каменных перилах светили красно-желтым и синим – издалека будто звезды на закатном небе. Но звезд здесь тоже не было, как и во всей terra.

– Озеро искусственное, вода там теплая круглый год, – сказал Домор, когда они подошли к краю площадки.

Ника глянула вниз и присвистнула: огромное, однако! Водная гладь спокойная, чернее черного – как дыра, как пасть чудовища, а вокруг – километры белоснежного песка.

– И вода при свете дня синяя. Такая синяя, как… – Домор вдруг запнулся.

Ника повернулась и прижалась спиной к ограждению. Ветер проникал под полы тяжелого плаща. Хотелось