Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось - Нехама Бирнбаум

сделать курицу кошерной, готовить холент, лечо[50] и кугель. Я ходила учиться к ней каждый день. Вскоре я начала готовить огромные кастрюли для всех приходящих и с радостью смотрела, как они с благодарностью принимают мою еду.

Однажды я получила длинное письмо от дяди Давида. Он писал, что мне нужно выйти замуж за Ицхака. Ицхак происходит из хорошей семьи, он умен и образован. Давид считал, что он станет мне хорошим мужем. Я подумала, что он прав. Ицхак такой надежный, настоящий мужчина. Он весь день работал, но по вечерам мы вместе гуляли, чистили большие кастрюли, а иногда он, вытирая посуду, пел для меня. Он напоминал мне мою семью. Я даже не думала, что когда-нибудь испытаю такие чувства, но теперь понимала, что (очень быстро!) влюбилась. Через несколько недель он попросил меня стать его женой. Впервые со дня, когда нашу семью увезли из Красны, я ощутила истинную радость и дала согласие.

Как-то вечером на прогулке Ицхак посмотрел на мое вылинявшее платье в цветочек и сказал:

– Моя невеста должна быть красивой, ты же любишь красивую одежду? Это сделает тебя счастливой?

Он напомнил мне Ехезкеля – брат тоже всегда хотел заботиться обо мне. И хотел, чтобы у меня были красивые вещи.

– Не думаю, что сейчас это важно, – ответила я.

Война только что закончилась. Сейчас никто не думает о красивой новой одежде. Но на следующий день Ицхак принес домой отрезы разных тканей. Выкладывая их на стол, он с трудом скрывал гордость.

Глаза Лии при виде тканей загорелись.

– Рози, – сказала она, гладя материю, – я сошью тебе платья.

Она часами сидела за старой швейной машинкой и шила мне великолепные костюмы и платья. Мне было тепло при виде, как младшая сестра шьет мне одежду, ничего не прося взамен.

А потом письмо получила Лия.

– Это от Давида! – воскликнула она. – Авраам приехал! Он просил моей руки! Поедем со мной к нему, Рози!

– Поедем завтра, – сказала я. – Мне нужно дождаться возвращения Ицхака и предупредить его.

Когда мы вернулись в Сату Марэ, Авраам уже ждал нас на вокзале. Лия бросилась ему в объятия.

Всего через несколько дней Лия вышла замуж за Авраама. Она была очень красива. Волосы у нее отросли, и можно было собрать их в низкий пучок. Она надела белое шелковое платье, а в руках держала маленький букетик. Ханка и Давид приготовили чудесный ужин, и после церемонии мы все собрались в их ресторане. Глаза Лии сияли, я давно не видела ее такой счастливой. Она весь вечер склонялась к Аврааму и что-то ему шептала. Это была ее свадьба, и я радовалась за нее, но не могла сдержать ревности – я знала, что моя сестра больше не будет только моей.

Через несколько дней после свадьбы Авраам сказал:

– Мы едем в Румынию.

– Нам нужно узнать, жива ли бабушка Авраама, – пояснила Лия.

– Война не затронула некоторые районы Румынии, – добавил Авраам.

Я с трудом сдержала слезы, и теперь они жгли мне горло.

– Конечно, вам нужно поехать, – сказала я.

Не знаю, о чем думала, когда говорила это. С ними не будет связи, но Лия обещала писать. Мы сдержали обещание, данное маме в последние минуты, когда были с ней, но сейчас собирались расстаться.

Лия и Авраам уехали, а я вернулась в Ченгер, к Ицхаку. Мы прожили вместе еще несколько месяцев, и я продолжала готовить для беженцев и переселенцев. А потом Румынию захватили русские. Они установили там коммунистический режим, и Ицхак лишился своих доходов. Обстановка становилась все более враждебной. Мы поняли, что нужно покинуть дом. Тяжелее всего было сознавать, что Лия не сможет писать мне. Но в том хаосе выбора не было.

Мы отправились в лагерь для перемещенных лиц Агуда. Еврейские организации создали эти лагеря для таких, как мы, – для людей, лишившихся дома, страны, всего. Мы изо всех сил старались как-то организовать свою жизнь, которая снова трещала по швам. Забавно, но в этом лагере я снова почувствовала себя на своем месте. Люди были очень добры. Мы быстро стали настоящей семьей. Организация обеспечивала нас всем необходимым, и мы могли сосредоточиться на том, что делать дальше, а не просто выживать. Шаббос мы проводили вместе со всеми, а иногда поздно вечером пели песни шаббоса, как когда-то в родном доме.

Новая семья предложила организовать нашу с Ицхаком свадьбу.

Я пошла в магазин и взяла напрокат свадебное платье. Не такое, о каком всегда мечтала, но тоже красивое. Денег на фату у меня не было, поэтому я сплела кружево и сшила фату сама.

На свадьбу пришел весь лагерь. Ицхак стоял под хупой и ждал меня. Мальчик играл на флейте, а пожилая пара из лагеря вела меня к нему. Ицхак явно нервничал. Мне казалось, ему трудно чувствовать себя счастливым. Он считал, что виновен в смерти родителей. Как бы ему хотелось, чтобы они сейчас были здесь, рядом с ним. А я не чувствовала ничего, кроме радости. Мы поженились. Нас окружали чужие люди, и мы смотрели, как они танцуют для нас.

Зэйде не держал мою руку и не кружил меня в танце, как обещал когда-то. Мама не сделала мне прическу и не принесла воды, когда я захотела пить. Ехезкель не приказал моему мужу быть добрым ко мне. Я смотрела на свадебное празднество и ощущала печаль, которая грозила утянуть меня в пустоту, к тем, кого не было с нами. Но потом кто-то открыл окно, и появились новые гости. Я услышала легкий щебет птиц. Где-то в унисон квакали лягушки. Я была дома, была жива. И медленно, очень медленно я открыла сердце и впустила музыку. Мы взялись с мужем за руки и стали танцевать.

Эпилог

Он просил у Тебя жизни;

Ты дал ему долгоденствие на век и век.

Псалтирь 20:5

Моя бабушка Рози провела медовый месяц в тревогах о судьбе своей сестры, Лии. Она у всех спрашивала, не знают ли, где она. Она не могла поверить, что не сдержала обещание, данное матери, и рассталась с Лией. Как все, кому удалось пережить войну, они были потерянными людьми, мечтавшими снова пустить где-то корни, чтобы ощутить какую-то надежность и стабильность. Но в послевоенном хаосе они потеряли друг друга. Однажды, когда мои дед и бабушка сидели возле домика в лагере для перемещенных лиц, к ним подошла симпатичная пара (эти