Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось - Нехама Бирнбаум

Иногда после ужина кто-то играл или пел. Все подхватывали, начинались танцы. Лия танцевала с парнями и девушками, но я не могла. Лии было 18, а мне 19. Всего год назад мы были совершенно другими. В прошлом у нас был дом, безопасность, семья. А сейчас только ночлег для бесприютных, где иногда радуются, что остались живы, и немного веселятся. Я смотрела, как танцуют, мужчины меня приглашали, но никто из них не нравился.

Город, где прошло мое счастливое детство, больше ничего для меня не значил. Любой уголок его улиц вызывал сердечную боль. Шла на рынок – видела маму, проходила мимо дедовского дома – видела его могучую фигуру в дверях. Я проходила мимо старой иешивы – видела, как выбегает Ехезкель. Очень больно проходить было мимо нашей старой квартиры. Невыносимо понимать, что мама никогда больше не войдет в этот дом. Город, который я любила всем сердцем, буквально убивал меня.

– Давай поедем в Сату Марэ, – предложила я Лии. – Повидаемся с дядей Давидом и Ханкой.

– Я не могу уехать. Я жду Авраама.

Я хотела остаться с ней, но мне некого было ждать. И хоть мне было очень тяжело, я уехала без нее.

Глава 41

Насыщаются от тука дома Твоего,

и из потока сладостей Твоих Ты напояешь их,

ибо у Тебя источник жизни;

во свете Твоем мы видим свет.

Псалтирь 35:9-10

Сату Марэ. Июнь 1945.

Я сошла с поезда в Сату Марэ и сразу же пошла искать Давида. Первый же, у кого я спросила, указал мне на ресторан в центре города. Давид был рад видеть меня. Ханка и Давид открыли ресторан. Все, кто возвращались, были страшно голодны, а накормить их было некому. У них оставались небольшие сбережения. Появились организации, которые выделяли выжившим деньги на еду и житье. Давид и Ханка сняли комнату с кухней в центре города. Ханка всегда прекрасно готовила. Все, кто приезжал в Сату Марэ в поисках семьи, стекались в этот ресторан, еда питала их тела и утешала разбитые сердца.

Я остановилась в однокомнатной квартире Ханки и Давида. Ханка научила меня готовить свежую пасту. Насыпала на столе муку горкой, потом делала выемку в середине и разбивала туда яйца, добавляла немного соли и масла. А потом размешивала яйца во впадинке, стараясь не вмешивать муку. И наконец, замешивала все вместе, натирала и раскатывала тесто в лепешку, как можно тоньше.

Вскоре я поняла, что Ханка беременна. Беременность напоминала ей о потерянном сыне, и она проводила большую часть времени в постели – когда не готовила еду в ресторане.

Через несколько недель Лия смирилась с тем, что Авраам не приедет. Она приехала в Сату Марэ и присоединилась к нам в маленькой квартирке. К Давиду часто заглядывал двоюродный брат. Они обсуждали совместные дела. Звали его Ицхак Хейльбрун. Я вспомнила, что он был помолвлен с Ривкой. Ицхак сказал, что она не вернулась. Он был красив – светлые волосы, голубые глаза. Он излучал уверенность и решимость. Когда я видела его, сердце у меня начинало биться чаще. Он был полон жизни.

– Ты тоже был в Освенциме? – спросила я как-то за ужином в ресторане.

– Я получил документы, – сказал он. – На вокзале я увидел пьяного. Он был похож на меня. Не раздумывая, я начальственным голосом велел ему предъявить документы, он их мне отдал, и я сбежал.

– Тебе удалось избежать ада!

Ицхак покачал головой.

– Я видел, как всех, кого я любил, согнали в гетто. Они голодали у меня на глазах. Я знал, куда их отправили. Я слышал об Освенциме. Я пытался помочь им бежать вместе со мной, но они сказали, чтобы я не нарывался и не совал голову в петлю. Я позволил им остаться, позволил умереть. А сам жил с чужими документами.

Ицхак помрачнел. Я чувствовала, что он хотел бы погибнуть со своими близкими.

– И никто не догадался, кто ты такой?

– Каждые несколько недель я переезжал. Но когда я был на работе, застрелили моего соседа. Я вернулся, и хозяйка сказала, что он был евреем. В ее голосе звучало такое отвращение…

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом, – предложил Давид, заметив странное пустое выражение в глазах Ханки.

И Ицхак рассказал нам о своем отце, брате моего зэйде. Он очень любил учиться. Он рассказал о своей семье – в точности как моя.

– У меня есть дом в Ченгере, – сказал он после ужина. – У меня живут твои кузины. Поедем со мной?

– Конечно, тебе нужно поехать, – хором сказали Давид и Ханка.

Я понимала, что им хочется пожить одним. Нелегко жить вместе с двумя племянницами в однокомнатной квартире.

Я посмотрела на Лию.

Она кивнула.

– Конечно, мы поедем, – сказала я.

В доме Ицхака в Ченгере мне сразу же бросилась в глаза грязь и беспорядок. В центре комнаты на диване сидели четыре девушки. Ицхак представил их мне, как наших дальних родственниц. Повсюду была пыль, на полу валялась грязная одежда, на плите ничего не стояло. Почему-то эта грязь придала мне сил и ощущение цели. Я нашла щетку и принялась за уборку, а потом отнесла одежду в стирку.

Ицхак ушел на работу – он занимался импортом соли. Когда он вернулся, дом сиял чистотой и стол был уже накрыт.

Дом Ицхака находился в Венгрии, на границе с Румынией. Все выжившие, кто разыскивал своих близких, сразу же попадали в наш дом. Я видела, что все они голодали, и мне хотелось всех накормить, но я не знала как. Мама никогда не позволяла мне готовить вместе с ней. Она все делала очень быстро, а я мешала и замедляла ее работу. Как жаль, что она не научила меня даже основам – сейчас я не представляла, за что взяться.

Одна из наших кузин, Йохевед, рассказала о доброй женщине, которая когда-то работала в еврейской семье и умеет готовить кошерную пищу. Она познакомила нас. Ту женщину звали Виг Нани. Когда я попросила ее научить меня готовить, чтобы я могла накормить тех, кто приходит в дом Ицхака, она крепко меня обняла и расцеловала.

– Конечно, милая моя, – сказал она, обняла меня за плечи, и мы чуть не расплакались. – Пошли на рынок.

Ицхак хорошо зарабатывал на соли, и я смогла купить курицу, овощей, утку и немного яиц. Нани научила меня