Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось - Нехама Бирнбаум

Мы ждали много недель. В доме Раисы появлялись все новые и новые люди. Они приносили слухи, истории и ужасы.

Одним из тех, кто остановился у Раисы, был Гершель Франкель. Он ожидал известий о своей жене и трех детях.

Однажды он заговорил со мной.

– Рози, они не вернутся…

Я похолодела – так холодно мне не было даже под ледяным душем Освенцима.

– Нет, не говори так.

– Рози, посмотри на меня.

– Нет, нет, нет! – твердила я.

– Рози, послушай меня! Моя любимая жена, две мои дочери, мой сын… Они больше не вернутся. Твоя мама и Ехезкель – они мертвы. Когда мы вошли в Освенцим, их отправили прямо в газовые камеры. Они послали туда сотни людей и задушили их ядовитым газом.

– Нет, нет, нет, – я не хотела верить, хотя и понимала, что он говорит правду.

Я похолодела, сердце мое разрывалось. Оно кровоточило в моей груди. Все мое тело омылось кровью.

– Мама! Хезкель! Где вы? – кричало мое сердце.

Лия тоже плакала. Мне хотелось обнять ее, но я не смогла пошевелиться. Казалось, моя душа вырывается из тела. Когда мы только появились на этой земле, мы заплакали, и наши матери склонились, чтобы утешить нас. Когда мы плачем, мы каждый раз думаем о наших матерях, даже не сознавая того. В ожидании матерей плачет само наше нутро. Но что делать, если плачешь по своей матери? Я рыдала и задыхалась, не зная, есть ли где-то моя мама, способная утешить, когда душа разорвалась на множество мелких кусочков.

– Нет, нет, нет! Мама, где ты?! Вернись! Ехезкель, позаботься о нас!

Я вспомнила все, о чем говорили люди, собравшиеся в доме Раисы, думала о том, как людей травили газом и сжигали. Перед глазами постоянно вставали лица Ехезкеля и мамы, жадно глотавших воздух и задыхавшихся от газа. Теперь я понимала, почему блокальтесте Эйди так плакала, когда мы вышли из газовой камеры, не понимая, почему не включили душ. Эйди всегда открывала камеры и помогала вытаскивать тела сотен мертвых девушек. Девушек с разинутыми ртами, задохнувшихся от недостатка воздуха. Ужас навечно застыл на их лицах. Мне говорили, что они ставили возле газовых камер работающие грузовики, чтобы немцам не приходилось слышать отчаянных криков людей, лишенных воздуха.

Гершель все это время был рядом со мной.

Я плакала целую неделю, а когда немного успокаивалась, он заставлял меня поесть. Кормил с ложечки.

– Они не вернутся, – сказала я Лии и Гершелю через неделю и перестала плакать.

– Не вернутся, – подтвердил Гершель.

– И Раиса Вальдман больна, – шепнула Лия. – У нее туберкулез.

– Отведи меня к ней, – сказала я.

– Это заразно, – встревожился Гершель. – Ты не должна к ней ходить!

Мы лишь отмахнулись. Следом за Лией я пришла к Раисе. Она лежала на постели и тяжело дышала. Мы с Лией сидели у ее постели и уходили, только чтобы поспать. Раиса была самой богатой в нашем городе – и самой щедрой и доброй. Она мечтала лишь о том, чтобы ее семьи и друзья были счастливы. Когда у меня не было коньков, она отдала свои, сказав, что любит кататься просто на ногах. Когда она покупала еду для школы, то всегда делилась с нами, оставляя себе самый маленький кусочек.

– Раиса, мы здесь, – снова и снова шептали мы ей.

Она все еще оставалась мусульманином из Освенцима, и тело ее не могло победить болезнь. Мы лежали вместе с ней, когда она умерла.

Гершель Френкель сказал, что нам нужно попробовать начать все сначала вместе. Но я не хотела связывать жизнь с человеком, у которого уже были жена и дети. Не хотела жить с человеком, который потерял еще больше.

Мы ждали новостей о наших близких. Тетя Хана отправилась в газовую камеру со своими пятью детьми. Яков, ее муж, выжил. Лия Мариам тоже погибла в газовой камере. Я знала это, потому что однажды в дом Раисы постучал брат ее мужа, господин Шварц. Он хотел поговорить со мной.

– Рози, – сказал он, когда я вышла.

Рядом с ним стояли двое детей – это были самые грязные дети на свете. Волосы их свалялись в колтуны, они были босы, руки и ноги у них почернели от грязи, а шеи, лица и ноги покрывала сыпь.

– Господин Шварц, чьи это дети?

Дети боязливо спрятались за мужскую спину.

– Рози, я не знаю, что с ними делать. Это Бейла и Моше. Они пришли ко мне сегодня. Я просто не знаю, что с ними делать. Это твои кузены. Ты можешь мне помочь?

– Бейла, Моше, входите, – сказала я.

Я усадила их за стол и дала по чашке молока. Молоко исчезло в мгновение ока. Я отвела их дядю в дальний угол комнаты.

– Как они нашли вас?

– Они были в Освенциме. Этот безумец, доктор Менгеле, проводил над ними опыты. Он свихнулся на близнецах. Он творил жуткие дела – связывал их, морил голодом. Другие близнецы Лии Мариам погибли, но эти семилетки каким-то чудом выжили. После войны их отправили в детский дом. Кто-то узнал их и привел ко мне.

– Что у них за сыпь?

Я не могла избавиться от мыслей о своих чудесных маленьких кузинах, умерших из-за страшных экспериментов, поэтому решила думать только о том, что есть сейчас: двое семилетних близнецов, сидящих за столом. Моя плоть и кровь сейчас сидит, болтает в воздухе ногами и пытается достать последние капли молока из чашек.

– Они постоянно чешутся. Наверное, это заразно, но их необходимо выкупать. Ты их двоюродная сестра, можешь позаботиться о них?

– Конечно, – сказала я.

Первым делом я побежала в аптеку и купила для них мазь, а потом выкупала. Они сидели в ванне больше часа, а я им пела. За все это время они не произнесли ни слова. Я драила их так, как никогда в жизни. На них скопился годовой слой грязи, вшей и прочей мерзости. «Если бы Лия Мариам увидела их, ее удар хватил бы», – думала я. А потом вспомнила, что она никогда их не увидит. После ванны намазала детей мазью и одела в старую одежду, раздобытую в доме Раисы. К дяде я привела двух совершенно других близнецов. Конечно, через два дня и сама покрылась сыпью, но предусмотрительно оставила себе немного мази на всякий случай.

Каждый вечер в дом Раисы приходили все новые люди. Мужчины и мальчики, женщины и девочки. Дом превратился в спасательный плот посреди океана. Когда-то все мы были деревьями, но нас оторвало от корней и разметало по свету. Нам