Критская Телица - Эрик Хелм

Ибо вотще и втуне молила она, как о милости, о праве забраться в деревянную, шкурой обтянутую, войлоком выстеленную телку и погасить пламень любви запретной. Верховная жрица оставалась непреклонна...

Иола проглотила новую виноградину.

— И затворилась Билитис в роскошной опочивальне, и тосковала там ровно восемь недель и один день. А по истечении этого срока объявилась прилюдно — блистая красотой и роскошными одеяниями, сверкая драгоценностями, сияя взором. И восхитились бывшие рядом и поодаль, и поразились как соплеменники, так и чужестранцы, пребывавшие во дворце по делам государственным, торговым и частным.

И все как один радовались радостью царицы и веселились ее весельем.

В ту пору обретался при царственной чете заморский мастер, великий и несравненный умелец, искушенный в тонкостях ремёсел свыше отпущенной человеку меры; постигший правила статики, законы механики разгадавший, движение светил уразумевший, свойства жидкостей и твердых веществ постигший досконально.

Эпей кашлянул.

С изрядным и нескрываемым раздражением.

— Не злись, — улыбнулась Иола. — Мастер Дедал, действительно, умудрился в ремеслах выше пределов, доступных воображению[52].

— Прости, дорогая, — взорвался Эпей, — вашему воображению — возможно! Только не моему, поверь на слово!

— Но ведь мастер Дедал разбирался в движении светил, — добродушно возразила Иола. — Ты же, насколько могу судить, не смыслишь в этом ни аза.

— В этом — действительно, ни аза, согласен. А скажи-ка, Дедал много ли понимал в законах трения, сопротивления, упругости? Умел рассчитать необходимое натяжение тетивы, сооружая катапульту? Кстати, я что-то не замечал на ваших кораблях ни катапульт, ни аркбаллист, ни онагров! Моих рук дело! Не Дедаловых, дорогая! И боевой метательный огонь, который Арсиноя предусмотрительно засекретила, доселе не встречался меж рядами воюющих!

Иола отпрянула.

Еще ни разу не видала она мягкого и отменно уступчивого Эпея в такой неподдельной ярости.

— Мастер Дедал! Конечно! Четыре столетия миновало! Какими только подробностями не обросла выдающаяся личность! Завтра скажут, несравненный Дедал изобрел мореплавание! Верховую езду! Пешие прогулки!

— Ну-ну, — донесся примирительно бурчавший баритон Менкауры. Фараонов писец продолжал почти безотрывно глядеть в прорезь дощечки, пополам перечеркнутую волоском отвеса. — Не станешь же ты, о неразумный варвар, отрицать, что именно Дедалу первому среди людей удалось взмахнуть крыльями?

— Стану! Ибо это полная галиматья!

— Ты знаком с легендой, Менкаура?

Оба восклицания прозвучали одновременно, слились воедино и были бы совершенно неразборчивы, не обладай Менкаура изощренным, наловчившимся за долгие годы дворцовых интриг разбирать неразбираемое слухом.

— Весьма и весьма напрасно, друг мой, — хладнокровно отвечал египтянин — Предание не поддается сомнениям. Что до тебя, прелестная, отвечаю: не полагай, будто подобная повесть могла остаться неведомой в Та-Кемете. Дедал с Икаром, действительно, улетели вон с острова, и младший дерзатель поистине возжелал воспарить елико мыслимо выше. После чего и рухнул где-то меж Кефтиу и Тринакрией. Точно не знаю...

— А я знаю, — перебил немного поостывший Эпей. — Знаю, что весь рассказ — несусветная чушь.

— Почему? — не сговариваясь, одновременно спросили Иола и Менкаура.

— Все не правы, один заблудший эллин глаголет истину, — добавил писец. — Ты бы хоть с фруктами возлияния чередовал, дружище...

— Менкаура, — злым, ожесточенным голосом произнес грек, — ты хоть однажды подбирал с земли разбившуюся птицу?

— Да. Но что из этого?

— Ты хоть единожды задал себе труд вскрыть ее и познакомиться со строением грудных, маховых мышц?

— Нет...

— А вот я, заблудший и пьяный, не поленился. Очень, очень поучительное зрелище, друг мой! Рядом с птичьими летательными связками да мышцами любой атлет мог бы похвастать в лучшем случае хилыми мускулами. Соотношение веса — между грудными, полезными, мышцами и общей телесной массой — равняется примерно одному к пяти — у птицы и одному к двадцати у человека. Любой твердокаменный спартанец выглядит сущим задохликом по сравнению со, скажем, воробьем взъерошенным, — ежели, разумеется, речь идет о полете. Человеку не взмахнуть крыльями по-настоящему, поверь!

— Но повесть...

— Ошибается. Повторяю: взмах невообразим, невозможен физически. Однако птица, особенно крупная, половину времени проводит в парении, просто распластав крылья, плавая на воздушных потоках подобно пловцу, несомому течением вод!

Эпей перевел дух и приложился к амфоре.

— Теперь же, о умудренный, вообрази, что, допустим, орел срывается с горной вершины, имея достаточный запас высоты; распахивает воскрылия и, несомый силою уплотнившегося воздуха, летит! Недвижно застыв, проносится, как высохший осенний лист, над взгорьями, долами, лугами... Ты видел когда-нибудь оторвавшийся от ветви листок, на котором прилепился небольшой жук? Листок, несомый порывами ветра, увлекаемый вдаль вместе с нечаянным странником?

Египтянин, уже прислушивавшийся к бессвязной, казалось, болтовне грека, лишь молча кивнул.

— Но вообрази, что упомянутый жук властен произвольно менять угол, под которым летит, сознательно склонять парящую плоскость, задавая направление, увеличивая или уменьшая подъемную силу, орудуя и действуя в согласии с непреднамеренно, однако точно угаданными законами, о коих не ведает еще никто, кои будут постигнуты лишь тысячи лет спустя, — но все же существуют! Ведь пользуемся же мы лекарственными травами, понятия не имея, как именно действуют они!

Эпей задыхался, глаза мастера сверкали, воздетые над головою руки непроизвольно сжимались в кулаки.

— Тише, милый! — взмолилась Иола. — Пожалуйста, молю: тише! Ты привлечешь стражников.

Эпей обмяк, повиновался, утихомирился.

— Дедал парил, — продолжил он уже совершенно спокойно и бесцветно. — Судя по тому, что Икар шлепнулся в хляби морские, парил не ахти как хорошо и совершенно... Ежели воспарю я, несчастных случаев не будет. Разве что стрелу снизу всадят. Правда, сие от нас не зависит. И к свойствам крыльев — точнее, широкого несущего крыла — одного, цельного: так прочней и надежней — касательства не имеет...

— Любопытно, — сказал Менкаура.

— Дослушай же, — прошептала Иола, сама не радуясь, что затронула щекотливый для Эпеева самолюбия вопрос. — Я не успела добраться до главного...

Мастер опять растянулся на войлоке, приложился к амфоре, в два приема поглотил сочную смокву. На лбу Эпея проступили крупные капли пота, взор умельца устремился куда-то в даль, не замечая окружающих.